Булгаков и маляры
Дневники Елены Сергеевны Булгаковой за 1934 год. Молодая, но опытная семья (у каждого — третий брак) купила новую квартиру. Обустраивают.
В то же время — насыщенная театральная жизнь: постановка пьес (упорно не идущих), правка, сочинение новых.
Булгаков болен, страдает, раздражён.
И тут же записи: «Обойщики, столяры — делают полки для книг». Или: «В квартире хаос, работают маляры».
Обойщики, столяры, маляры… Михаил Афанасьевич Булгаков в постели с грелкой по причине нездоровья. Болит голова. Страхи. Боязнь открытого пространства.
И — почти богемная жизнь: вечером артисты, премьеры, театр, Станиславский, Немирович-Данченко, писатели, советские партийные деятели и проч.
На ужин севрюга и икра.
В дневниках всё внимание — на знаменитых (или теперь уже полузабытых, но тогда ещё значимых) людей. Кто пришёл, что говорили, что ели. Как танцевали. Это тоже интересно.
И всё же — вот эти: обойщики, столяры, маляры…
У них же был свой мир, и, наверное, они ведать не ведали, какого уровня заказчикам оклеивают стены, мастерят полки, красят. Ругались, может, втихаря: «Хозяйка, сучка, переделать заставила». Или про хозяина: «А этот всё в кровати, барин!»
И думали, как объегорить и что ещё можно урвать у гнилой интеллигенции, заполучившей три комнаты отдельного жилья в сплошь коммунальной столице.
Дело, впрочем, не в классовом чутье. Внуки этих самых обойщиков, столяров и маляров будут зачитываться «Мастером и Маргаритой», как, возможно, и внуки упомянутых знаменитостей — с той лишь разницей, что одни будут читать в хрущёвках и не обязательно в Москве, а другие в сталинских высотках и в Москве обязательно.
И они будут зачитываться Зощенко — выходцем из вполне привилегированной дворянской семьи, остроумно копировавшем на бумаге речь, манеры и мысли тех, кого Елена Сергеевна упомянула вскользь: «В квартире хаос, работают маляры».
А, скажем, Андрей Платонов — сын рабочего, хлебнувший лиха на своём веку так, как никто не хлебнул — останется всё же чуждым, непонятным. И если многих других пролетарских писателей подведёт бездарность или стремление попасть в струю, угодить сию минуту, выполнить госзаказ, то Платонова игнорируют по причине хронической гениальности, априори малопонятной.
И сейчас если «Мастера и Маргариту» читал всякий мало-мальски грамотный школяр старших классов и готов про это рассуждать, то Платонова осилил далеко не каждый взрослый, а подробным анализом занимаются исключительно литературные критики и платонововеды, коих на всей Земле десяток-другой.
Что из этого следует? А собственно, то только, что классовое чутьё в творчестве — это чушь, и классовое происхождение мало что значит, и даже сочинительство на злобу дня далеко не всегда гарантия успеха и — на перспективу — читательской любви.
Но, с другой стороны, надо же было Михаилу Булгакову как-то существовать в советской России сообразно своим запросам, и потому важна ему была театральная богема и покровительство вождей;, а Андрею Платонову важно было доказать своё, и потому терпел он полунищенское состояние, постоянно нуждался и зарабатывал большей частью не литературным трудом;, а тщедушный Осип Мандельштам вообще пребывал в своём мире и мог то родить хулительные стихи про Сталина, то врезать по лицу советскому барину Алексею Толстому — каждому своё.
Иначе говоря, никаких рецептов нет, и гении существуют по каким-то своим законам. И только жёны — честь им и хвала! — знают, как их простимулировать. Созданием ли домашнего уюта, как Елена Сергеевна Булгакова, или относительным напряжением отношений, как в случае с Марией Александровной Платоновой. Но поскольку семейные отношения — штука чрезвычайно тёмная и пикантная, то лучше это вообще не разбирать. Это вам не классовое чутьё, это на уровне подсознания.