Тайны «Синего платочка» скрываются в Муроме
Здесь хранится единственный в России, уникальный архив Клавдии Шульженко.
Ее имя неизменно связано с той войной и великой Победой. С первого и до последнего дня Великой Отечественной войны под обстрелами и бомбежками Клавдия Шульженко гастролировала по действующим войскам, только за время блокады Ленинграда дала свыше 500 концертов. Каждый солдат знал: если артистка здесь, значит, завтра в наступление.
«Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч…» В исполнении Шульженко эта песня стала фронтовой. Артиллеристы писали на снарядах: «За синий платочек!». Обычный кусочек ткани превратился в арсенал и в итоге стал символом и эмблемой нашей Победы.
Удивительно, но, несмотря на то, что сама Шульженко родом из Харькова, сегодня тайны «синего платочка» нам раскрывает наша муромская земля. Оказывается, именно в городе на Оке хранится единственный в России архив великой певицы. Есть даже ее любовный поцелуй!
Любовь на расстоянии и в открытках
Обладательница уникальных архивных документов — Надежда Морина — Клавдию Шульженко сама никогда не видела: когда у ее дяди, кинооператора Георгия Епифанова был бурный роман с певицей, она еще даже не родилась. И все же, перебирая доставшиеся в наследство фотографии и письма, женщина не сомневается: ее дядя стал для Шульженко любовью всей жизни. Такой, о которой разве только мечтают да вздыхают по ночам. Ну, или пишут в книгах.
— Их свела вместе сама судьба, слишком уж много было необычного и «фатального» в этой встрече, — волнуется, распаковывая архив, Надежда. — Когда они стали встречаться, ему было 38 лет, а ей — уже 50. За ее плечами — распавшийся брак с Владимиром Коралли, сын, бесконечные поездки туда-сюда по всему Союзу с концертами, совсем скромные жилищные условия — коммуналка. И все же все эти «доводы» пошли прахом, когда их руки впервые встретились.
Клавдией Шульженко кинооператор Епифанов «бредил» всегда. Еще в довоенном сороковом, заканчивая киноинститут, на деньги, сэкономленные от стипендии, он купил себе патефон и начал собирать пластинки. В музыкальном магазине впервые услышал голос Клавдии Шульженко — озорную «Челитту». С тех пор каждая ее новая песня неизменно пополняла его коллекцию. Не пропускал ни одного концерта. Правда, подойти познакомиться или хотя бы преподнести цветы так и не решался. Друзья даже грозили в шутку: «Не перестанешь ей грезить — отправим к психиатру».
Когда грянула война, кинооператора Епифанова отправили в авиацию. С самолета он снимал ход самых жестоких воздушных боев над Германией и Польшей, в августе 1945 года — разгром японской Квантунской операции. Домой вернулся героем: с тремя орденами Красной Звезды, орденом Отечественной войны и множеством медалей. В мирное послевоенное время тоже пришлось изрядно поездить: командировки кидали Епифанова то в Арктику, то на юг, то на Дальний Восток. И везде он возил с собой аккуратно уложенные в металлическую коробку пластинки с голосом Клавдии Шульженко.
— Как-то дяде удалось раздобыть адрес Клавдии Ивановны, и с тех пор к каждому празднику он посылал ей поздравительные открытки, — продолжает рассказ его племянница. — Ничего особенного не желал. Считал, что всего, что нужно, она и без него уже достигла. А подписывал открытки всегда одинаково: «Г. Е.».
Так прошло целых одиннадцать лет.
Любовь, ревность, разлука…
Безнадежная «заочная» любовь Епифанова к Клавдии Шульженко стала явью 21 июля 1956 года, когда он случайно оказался в санатории, где отдыхала певица.
— Увидев свою любовь так близко, дядя так разволновался и растерялся, что ничего, кроме «здрасьте», и сказать-то не смог, — говорит Надежда Морина. — А потом, когда собрался уезжать, она вдруг дала ему свой номер телефона и пригласила на чай.
Он позвонил и примчался к ней в тот же вечер. За разговорами просидели почти до полуночи. И вдруг Клавдия Шульженко положила перед ним пачку перевязанных ленточкой открыток!
Невероятно, но, избавляясь от писем поклонников, она не выбросила ни одного письма Епифанова. Хранила за загадочные инициалы и постоянство. Когда же пришло время прощаться, она посмотрела на него и сказала: «Знаете что… Или уходите, или оставайтесь!». И он остался…
— Вместе с Клавдией Шульженко мой дядя прожил восемь лет и всегда потом говорил, что с этой женщиной он узнал, что такое рай. За неземное счастье даже называл ее инопланетянкой. Он сопровождал ее везде, где было можно: на концертах, на отдыхе, — вспоминает племянница Георгия Епифанова. — Вместе они ездили на море, приезжали во Владимир и Муром. Писали друг другу такие невероятные нежные письма! А расстались на почве ревности. Из-за разницы в возрасте она его часто ревновала, не верила, что он только с ней. Однажды прилюдно обвинила его в чем-то и сказала в сердцах, чтобы он уходил. И он ушел, хотя она была для него всем на свете…
— Неужели так больше и не встретились?! — ахаю я, не веря, что такая неземная любовь может вот так взять и кончиться.
— Она позвонила ему через 12 лет, а все это время только наводила о нем справки и никогда не теряла из виду, — вздыхает Надежда. — После разрыва этих отношений ей делал предложение сам Утесов, но она отказала, потому что любила только моего дядю.
Тот разговор, спустя 12 лет, Шульженко начала с приглашения на свой последний юбилейный концерт по случаю 70-летия. Голос дрогнул…
— Разве мог он не прийти к ней? В тот же вечер он сидел в центре зала в первом ряду. Так они встретились после долгой разлуки, чтобы не расставаться уже до ее конца, — говорит племянница Епифанова.
Памятник счастью
После смерти любимой почти все ее личные вещи Георгий Епифанов передал в Харьков, в созданный там музей. У себя оставил минимум вещей, которые потом завещал нашей собеседнице, муромлянке Надежде Мориной. Показать уникальные вещи она решилась лишь в 2011 году, когда праздновали 105-летний юбилей Клавдии Шульженко.
Учитывая ситуацию в Харькове, Надежда Морина, вполне возможно, единственная в России обладательница архива Шульженко. Это пластинки с советскими «хитами» типа «Синий платочек» или «Давай закурим», фотографии и видеокадры, снятые и смонтированные Георгием Епифановым, афиши и приглашения на концерты, книги и подарки с трогательными дарственными надписями и, конечно, личные письма.
«Жоржу! Единственному, любимому, дорогому человеку, навсегда, до конца. Твоя Клавдюша» — написано на одной из книг.
«…Без тебя просто чахну…», «Сегодня пела только для тебя, мой родной, любимый…», — спустя десятилетия продолжают кричать ее телеграммы.
Вместе с Надеждой Мориной мы открываем одно за другим письма Шульженко. От написанного даже захватывает дух:
«Мой родной, любимый Жорж! Твоя поэма о любви меня совершенно потрясла и обезоружила. Потрясла, потому что это — крик сердца. Обезоружила красотой слога. Я умею красиво только чувствовать и говорить, а в письмах я не умею изложить так, как чувствую. Вероятно, потому что не люблю писать. Ты истинный Георгий Победоносец, если я все-таки пишу. Ты вошел в мою жизнь, когда она потеряла для меня смысл и интерес…»
«Ты мой Христос! Снял меня с креста истерзанную, распятую, и вдохнул в меня жизнь. 21 июля 1956 года великий день для меня, день моего второго рождения для любви. Сколько мне осталось — все твое. И все лучшее и драгоценное, что во мне уцелело, все отдаю в твои руки»
«Здравствуй, моя любовь, моя жизнь! Только что перечитала твои письма и телеграммы, как чудесную книгу. Лучшую книгу из всех, что читала я в жизни. Жорж, родной мой, ненаглядный мой, — как я тебя люблю и как тяжко переживаю нашу разлуку. Да. Наполеон был прав, когда сказал: в жизни ничего нельзя украсть, рано или поздно за все надо платить. Вот мы с тобой и платим (за часы счастья — месяцами разлуки и страданиями, доходящими порой до безумия)… Ты блистательный воспитатель моего эпистолярного творчества… О, такое со мной может творить только безграничная любовь к тебе, мое сокровище… Лежи спокойно (тогда Георгий Епифанов лежал в больнице в Сталинабаде, Таджикистан. — Прим. авт.) и ни о чем не думай, нет, думай. О нашей встрече и о том, как нам будет хорошо. Целую тебя горячо и страстно всего-всего без остатка. Твоя Клавдюша. Любимые лучики целую и вижу, как они собираются в гармошечку».
На конверте — розовая помада. След от нее повторяет контур целовавших бумагу губ.