Иван Павлов: «Лучше оставаться на свободе и быть полезным для других»

Иван Павлов — российский адвокат, который специализируется на делах о госизмене, шпионаже и других закрытых процессах, активист движения за развитие государственной открытости в России, основатель правозащитных проектов «Команда 29» и «Первый отдел».

Иван Павлов вынужден был уехать из России после возбуждения против него уголовного дела по статье о разглашении тайны следствия. Сейчас адвокат живёт в Грузии и числится в федеральном розыске. Он рассказал нам о жизни в эмиграции, о нынешнем состоянии российской адвокатуры, своих правозащитных проектах, инагентстве и попытках властей воспрепятствовать его работе.

— Иван Юрьевич, почему вы уехали из России?

— Во-первых, конечно, я не планировал эмиграцию до того момента, пока не понял, что работать в России мне не дают, причём не дают специально. Они просто создали для меня все условия, чтобы я прекратил свою деятельность, чтобы она была парализована и невозможна. В апреле прошлого года против меня возбудили уголовное дело по статье о разглашении данных предварительного расследования. И мне избрали очень хитрую меру пресечения. Мне нельзя было пользоваться интернетом, любыми средствами связи, в том числе, наверное, домофоном, мне нельзя было общаться с моим подзащитным Иваном Сафроновым (его обвиняют в государственной измене) и рядом свидетелей, круг которых мне был неизвестен. Потом уже я начал понимать, что в этот круг включали и моих коллег, которые работали вместе со мной по этому делу.

Без интернета в наше время вообще никуда, даже в бытовом плане. Как бы вы вызвали такси, если бы у вас не было интернета? В бытовом плане — это вообще катастрофа, а в профессиональном — просто невозможность выполнения своих профессиональных обязанностей, потому что сейчас вся работа юриста завязана на интернете.

Вместе с тем, я понимал, что это всё было сделано специально. Был создан коридор, потому что мне можно было, никого не спрашивая, передвигаться как по территории России, так и за рубеж, наложенные ограничения не касались этой моей возможности. Мне демонстративно оставили загранпаспорт на столе во время обыска. Это был сигнал, чтобы я двигался в сторону международного аэропорта. Мне ничего не оставалось делать, кроме как подготовить подзащитных к моей удаленной работе и заместить меня кем-то в России. Каждый из моих доверителей мог сказать: «Нет, я не согласен». И тогда мне бы пришлось остаться. Адвокаты не имеют права самостоятельно выйти из защиты. Но каждый из подзащитных назвал мое решение правильным, потому что я буду более полезен им на свободе и вооруженный всеми возможными средствами защиты.

Дело в том ещё, что российские судебные решения по уголовным делам, все ограничения, которые есть, распространяются только на территорию России. За границей все ограничения не действуют. Это в законе написано, не я так придумал. Поэтому я здесь на законных основаниях могу пользоваться интернетом, не нарушая при этом российский закон.

— Почему вы выбрали именно Грузию для эмиграции?

— А куда уезжать? У меня не было визы. Стал смотреть, что есть вокруг. Грузия — страна тёплая, гостеприимная, сами, наверное, уже заметили. Хотя сейчас времена не способствуют развитию гостеприимства в отношении наших соотечественников. Тем более, меня с Грузией много что связывает. Я тут жил в детстве три года, у меня тут мать родилась. У меня очень много профессиональных контактов в Тбилиси, в том числе и по линии адвокатуры. Я в своём время помог ряду своих коллег учредить некоммерческую организацию, которая сейчас является одной из самый крупных и сильных в стране. Это грузинский институт развития свободы информации. Мне хотелось ещё, конечно, жить поближе к России, потому что, если бы я уехал куда-нибудь в Европу, я бы сейчас просто был лишён возможности коммуницировать с Россией, потому что здесь хотя бы транспортное сообщение более менее развитое есть.

— После эмиграции вас пытались лишить статуса адвоката.

— После того, как я уехал в Грузию, я продолжил свою работу и даже может быть продолжил её на новом уровне, с новым энтузиазмом. Если так посмотреть, публикаций в СМИ о моих подзащитных после моего отъезда стало только больше. Мне кажется, те, кто сейчас представляют власть в России, поняли, что совершили ошибку. Они, наверное, думали, что я уеду и прекращу свою деятельность. Но сейчас ведь не 20-е годы прошлого века, сто лет прошло с тех пор, когда эмигранты уезжали и, как говорится, с глаз долой. Им было очень сложно считать себя частью российской информационной повестки, потому что информационное сообщение было очень слабым. А сейчас новые технологии, интернет позволяют следить за тем, что происходит в России, и оставаться в повестке. И даже где-то иметь большие возможности, чем люди, которые находятся в России.

Они поняли, что совершили ошибку, поэтому начали предпринимать попытки лишить меня статуса адвоката. Для этого им необходимо обращаться в органы адвокатского самоуправления и просить привлечь меня к дисциплинарной ответственности. Было предпринято пять таких попыток, и на последних этапах моя Петербургская адвокатская палата, извините, сломалась. Поняла, что сопротивление бесполезно и решила сдать меня. Но сдали как: статуса меня не лишили, они нашли, как им кажется, наверное, компромисс, приостановив мой статус. Они использовали норму закона, которая позволяет приостановить статус, если адвокат в течение более полугода не имеет возможности исполнять свои профессиональные обязанности. Для кого эта норма создана? Для тех, кто лежит в коме, болеет, действительно не может работать, что в общем-то справедливо. Но это неприменимо к случаям, когда адвокат работает и хочет работать. Поэтому адвокатская общественность осудила это решение.

Но что делать? Слишком большие силы были брошены, чтобы помешать мне работать. В рамках моего дела я видел подписи настолько влиятельных лиц, что шансов было действительно немного. Например, рапорт о возбуждении моего уголовного дела был подписан самим директором Федеральной службы безопасности Александром Бортниковым. Адресатом рапорта был сам руководитель Следственного комитета Александр Бастрыкин. Уголовное дело против адвоката обычно возбуждается региональным управлением Следственного комитета. По моему делу решение принял руководитель главного следственного управления центрального аппарата. Уровень этих лиц говорит о том, что настолько серьёзно они относились ко мне как к такому раздражающему элементу, что на самом высоком уровне принималось решение о преследовании меня.

Почему так произошло? Мне кажется, очень долгое время адвокатов власть практически не замечала. Ну, работают там, господи, пишут бумажки и пусть пишут. А здесь появился адвокат, который использовал не только юридические средства защиты, но и общественные. Я привлекал внимание к делам, которые я веду. Не к себе, а к проблемам своих подзащитных, к тому беспределу, который власть творит. К тому же, уникальность случая заключается в том, что почти все мои процессы были закрытыми. Это уголовные дела о государственной измене, шпионаже и так далее. Я умел рассказывать об этих процессах, когда другие, наверное, побоялись бы сказать, потому что мало ли что, привлекут к какой-нибудь ответственности.

В результате меня, конечно, тоже привлекли. И, можно сказать, что я ошибался. Но я категорически не согласен с тем, в чем меня обвиняют, я считаю, что это совершенно надуманное и несправедливое обвинение. И такое поведение, которое происходило в рамках уголовного преследования моего подзащитного Ивана Сафронова — это неспортивное поведение со стороны моего процессуального оппонента, который просто решил убрать неугодного адвоката.

— Чем вы занимаетесь сейчас?

— Я сейчас отошёл скорее на такую тренерскую работу. Буду рад, если мои советы и рекомендации, мой опыт может быть востребован и полезен для моих коллег, которые продолжают работать в России. Они сейчас — действительно молодцы и герои, потому что не просто остаются в столь непростых условиях, но ещё продолжают работать. Все они заслуживают всяческих похвал, и я со своей стороны тоже буду делать всё, что от меня зависит, чтобы они чувствовали себя более защищёнными. Сейчас мне в силу закона нельзя оказывать юридическую помощь, потому что мой адвокатский статус приостановлен. Поэтому я просто делюсь опытом.

— Вы — по-прежнему инагент?

— У нас в России просто совершенно своё уникальное регулирование этого правового института. Институт иностранного агента действительно есть в Соединённых Штатах и в некоторых странах Европы, но там он ограничивает лоббистскую, экономическую деятельность прежде всего. Но нигде не признаются в качестве иностранных агентов адвокаты. Однако как-то выделять адвокатов в этой истории с инагентами, говорить, что адвокаты какие-то уникальные и не должны страдать, я тоже не хочу. Адвокатура — часть общества, мы — со своим народом. Если активные люди других профессий включаются в эти списки, мы будем с ними. Мы — в хорошей компании. Рано или поздно мы докажем, что всё это временно и связано с диктаторскими замашками конкретных лиц, захвативших сейчас власть и развязавших кровавую войну.

— Совсем недавно вы создали правозащитный проект «Первый отдел». Это аналог закрытой «Команды 29»?

— Как говорится, нельзя войти в одну и ту же воду дважды. Поэтому мы решили сделать что-то новое, но, конечно, используя те наработки, которые получали в ходе работы в «Команде 29». Всё-таки мы — специалисты по закрытым процессам и нынешнее военное время очень тесно связано с государственной безопасности и спецификой нашей работы. Мы работаем сейчас в совершенно новых условиях. Во-первых, удалённо, все наши сотрудники находятся не в России, мы только сотрудничаем с российскими адвокатами. Мы пишем об этих закрытых судебных процессах. Мы много работаем на упреждение. Например, в первые дни войны было очень много инициатив пожертвовать свои деньги украинским фондам. А потом генеральная прокуратура заявила, что будет проводить проверку по этому поводу на предмет государственной измены. И мы поняли, что в принципе такое может подпадать под их представление о госизмене. Поэтому сейчас мы работаем с теми, кто к нам обратился, и увозим просто их из России. Увозим тех, кто находится под угрозой преследования за свою антивоенную деятельность. Не дожидаясь, пока наш доверитель окажется в Лефортово, мы помогаем ему продолжать оставаться на свободе.

Что касается «Первого отдела», я остаюсь основателем и советником проекта, но я ушел с поста руководителя. Сам я сейчас также развиваю другие проекты, в том числе связанные со спасением российской адвокатуры. Те условия, в которых сейчас работают российские адвокаты — это невыносимые условия. Когда адвокатом пачками задерживают за их профессиональную деятельность, когда им предоставляют обвинения за выступления в суде в защиту подзащитных, я не люблю каких-то высоких и громких обвинения, но это очень напоминает фашистское государство. Так с адвокатами поступать нельзя. И мои усилия сейчас будут направлены в том числе на то, чтобы поддержать и просто спасать российских адвокатов. Я считаю так: пока у тебя есть возможность оставаться и работать в России, надо оставаться и работать, но не мгновением дольше. Каждый, конечно, сам для себя решает, где эта красная черта, которую нельзя переходить. Но нужно обязательно заботиться о том, чтобы оставаться на свободе. Человек, который находится в СИЗО или в колонии, становится обузой для многих: передачи, юридическая помощь, следить за здоровьем и так далее. Лучше оставаться на свободе и быть полезным для других. Пусть издалека, но сейчас это легче, чем сто лет назад. Я не говорю сейчас об Алексее Навальном и Владимире Кара-Мурзе, они герои и они политики. Но мы же не политики, по крайней мере не в том понимании.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:

Иван Павлов: «Война — это чувствительная тема, отсюда все эти законы»