Ярослав Конвей: «Здесь я полезнее, чем в тюрьме»

Мы продолжаем общаться с российскими журналистами и активистами, которые были вынуждены эмигрировать по политическим мотивам. В Тбилиси нам удалось поговорить с Ярославом Конвеем.

Ярослав Конвей — руководитель Либертарианской партии России и сотрудник правозащитного проекта «Первый отдел». В интервью нашему изданию он рассказал, почему принял решение уехать из России, как ему живётся в эмиграции, а также о либертарианском движении в Грузии, антивоенных протестах и политических преследованиях.

— Бар Koshini, где мы общаемся. Что это за место?

— Это бар, идея которого витала в Тбилиси уже давно. Много было таких настроений, что в Тбилиси не хватает какого-то комьюнити-центра, куда можно было бы сходить российским эмигрантам, и чтобы это место не было скомпрометировано. Потому что первая волна эмигрантов, которые приехали сюда после митингов Алексея Навального, все ходили в экспатские бары. Туда собственно зазывали те, кто раньше приехал. Потом туда начали ходить странные сотрудники с камерами, приезжали пропагандисты с телеканала «Рен-ТВ», которые спрашивали, откуда у меня деньги и всё такое. Вот так и приходилось кочевать из бара в бар.

В итоге решили, что нужно самому создать принципиально новое заведение, где люди могли бы чувствовать себя комфортно. Позвали друга из Москвы, который там открывал бары, собрались ещё с несколькими людьми. Накануне войны мы арендовали помещение, но после начала боевых действий всё перевернулось с ног на голову. И мы взяли фокус на то, чтобы открываться как можно скорее, не доделывать всё до какого-то идеала, зато проводить какие-то благотворительные акции. У нас тут часто проводятся мероприятия с гуманитарной составляющей, фестивали, часть выручки из которых уходят в украинские фонды и так далее.

Пока мы работаем в ежедневном формате максимум два месяца и всё ещё позиционируем это как техническое открытие, поэтому о прибыли не идёт речи, мы только инвестируем в площадку, чтобы она приобретала более комфортный вид. Моя зона ответственности — это как раз организация мероприятий.

— Почему ты уехал из России? И почему именно в Грузию?

— Сотрудники полиции задержали меня на входе в офис «Открытки» в Москве, я тогда там работал. До этого где-то около недели за мной следила «наружка». Потом меня повели в отдел полиции якобы до уточнения обстоятельств, а уже там вручили армейскую повестку. Сотрудники в штатском, которые там были, сказали, что дают мне 48 часов, чтобы покинуть страну.

Вариантов было немного. Шенгенской визы у меня не было, а с Турцией тогда был очередной конфликт, туда нельзя было вылететь из России. Выбор был только между Арменией, которая намного менее безопасна, и Грузией. Я выбрал Грузию. К тому же, здесь на тот момент уже было какое-то комьюнити, состоящее из тех, кто был вынужден уехать после навальновских митингов. В целом тут классно: дёшево, приятные люди. Ну и, конечно же, мне, как либертарианцу, очень импонирует, здешнее государство в плане регуляции бизнеса и всего остального. Это наследие Саакашвили. Отмечу также очень приятное хождение здесь криптовалют и очень лояльное законодательное регулирование, с этим связанное.

— Насколько либертарианское движение сильно в Грузии?

— Здесь есть официально зарегистрированная либертарианская партия, она называется «Гирчи». Они имеют по-моему два-три мандата в парламенте. Не то, чтобы они очень сильны или являются мейнстримом, но они существуют. Недавно, например, они своими довольно радикальными перформансами продавили легализацию марихуаны в Грузии. Также они спасают людей от обязательного призыва в грузинскую армию тем, что создали и зарегистрировали свою церковь. Грузинский закон позволяет не служить по религиозным соображениям. То есть либертарианцы здесь скорее занимаются таким локальным активизмом, чтобы спасать и защищать людей от государства.

— Ты — руководитель ЛПР. Насколько стало сложнее руководить партией из-за границы?

— Да, я по-прежнему занимаю пост руководителя Либертарианской партии России. Механизма, чтобы сменить руководителя без всеобщего съезда партии, у нас нет. Само собой, провести такое мероприятие, когда всё руководство находится в разных странах, не представляется возможным. Наша организация никогда не получала никаких грантов, мы существуем только на частные пожертвования. И привезти, скажем, почти сто человек в другую страну мы просто финансово не сможем.

В целом должность председателя у нас скорее дипломатическая. Она про взаимодействие с другими организациями и участие в каких-то сторонних проектах. А все организации, с которыми мы сотрудничаем, сконцентрировались сейчас либо в Грузии, либо в Прибалтике. Стало сложнее только делать что-то на местах, но это связано скорее не с эмиграцией, а просто с тем, что активизм сейчас полностью запрещён в России. То, что касается моих функций, мне стало скорее, наоборот, проще.

Сейчас на самом деле наша партия, фактически, находится в неком стазисе, как и многие другие общественные и политические организации. Несколько активистов готовятся выдвигаться на муниципальных выборах в Москве, но это, скажем так, довольно сомнительное мероприятие, мы это ещё обсуждаем. Проводить сейчас какие-то митинги, уличные акции либо организовывать какие-то просветительские мероприятия сейчас, разумеется, возможности нет. И это началось ещё даже до начала войны. Например, мы пытались в конце прошлого года сделать конференцию в Москве, но у нас просто послетало несколько площадок, послетали спикеры.

— Либертарианцы активно выступают против войны.

— Сложно сказать, что существует некая отдельная наша антивоенная кампания. Естественно, многие из членов партии активно выступают против войны, но в рамках общего антивоенного движения. Организационно как партия мы никаких кампаний проводить не можем. Это очень опасно для тех наших активистов, которые остались в России. Ну и с моральной точки зрения не очень корректно, потому что мы сами находимся за пределами страны. В Грузии также приходят антивоенные уличные акции, в которых мы стараемся принимать участие. Вместе с тем, я рекомендую активистам всё-таки не участвовать в митингах, которые связаны со внутренней политикой Грузии, мы тут гости, и это совсем не наша повестка.

— Можешь оценить примерные масштабы эмиграции из России? Насколько много людей приехали в Грузию после начала войны?

— Мне кажется, те оценки, которые давало грузинское правительство в первые дни войны, очень консервативны. Я думаю, речь более чем о ста тысячах. Русская речь в Тбилиси сейчас слышна почти везде, а цена на недвижимость выросла в четыре-пять раз после начала войны. Это уже о многом говорит в части масштабов эмиграции. Такое ощущение, что поток огромный. Если говорить о политических активистах, в России очевидно осталась меньшая часть.

— Российские власти продолжают оказывать на тебя какое-то давление?

— В прошлом году сюда приезжала съёмочная группа «Рен-ТВ». Они ходили по барам и кафе, совали посетителям мои фотографии и спрашивали, где я живу, где работаю и почему я «предал родину». Они пришли сначала на первое мое место жительства, подсняли его, потом пришли в квартиру, где я на тот момент жил. При этом нигде этого адрес не фигурировал, кроме такси и местных доставок. Я также знаю, как минимум, о трёх фактах того, как сюда присылали завербованных сотрудников Федеральной службы безопасности России, которые за мной следили. Поэтому да, продолжают оказывать давление, эпизоды неприятные и заставляют насторожиться.

— Что должно произойти, чтобы ты вернулся в Россию?

— Конечно, я очень скучаю по России и я бы очень хотел вернуться. Это моя родина, несмотря на всё то, что сейчас происходит. Но, чтобы я вернулся, наверное, нынешний режим Владимира Путина должен пасть. Я не очень бы хотел из аэропорта уехать в СИЗО. Наверное, я был бы готов, если бы в этом был какой-то смысл, но сейчас это будет означать исключительно жертву ради жертвы. Мне кажется, здесь я полезнее, и ту работу, которую я делаю сейчас, в ней больше смысла, чем стать очередным политическим заключённым. Просто помимо ЛПР я работаю сейчас ещё в нескольких организациях. Например, руковожу медиачастью «Первого отдела» — это правозащитный проект, который защищает активистов «Весны», Ивана Сафронова, занимается уголовными делами о государственной измене, шпионаже и так далее.