Редкая птица Фавероль

Под столом консультанта Хромова прятались сапоги. Обычные, резиновые, пятьсот рублей пара.

Хромов выуживал их на свет примерно раз в месяц. Для него наступал праздник. Он ехал в деревню.

«27-28 апреля с 8 утра у почты продаются куры-несушки. Большой выбор. Низкие цены»

Хозяин сапог был чиновником. Паркет областной администрации своими щербинами запомнил его маршрут, которым он следовал в обычных ботинках. Тридцать лет то бодрой походки, то усталого шарканья, то сытой послеобеденной косолапости, то утренней шаткости похмельных вензелей — ещё бы не запомнить!

Табличка на его двери фамилии не содержала. Голый ведомственный оттиск «Департамент по связям с органами местного самоуправления» говорил о малом ранге находящегося внутри кабинета.

Связь, за которую отвечал хозяин сапог, была самая низовая, ближе всех к земле: он курировал сельских старост.

Он складывал и подшивал их просьбы, обращения, предложения — скромные, простые, однообразные — те, что вдруг по каким-то причинам не решались в районе.

Где-то просили колодец. Где-то пожарную машину. Где-то врача в ФАП.

В конце зимы Хромов составлял списки на награждение. 12 марта — День старост. Их приглашали в администрацию. Дарили цветы. Вручали грамоты.

— Староста — самый уважаемый человек на селе, — внушал с трибуны губернатор. — Селяне знают: обратись с любой бедой, в любое время суток — он поможет.

В остальное время, за исключением выборов и пожаров, самых уважаемых людей на селе старались не беспокоить.

«Продается молодняк высокоудойных коз. Есть комолые, есть обезроженные. От хороших удойных родителей. Цены от 17 тыс.»

Иногда Хромов ездил на места. Туда, где жили авторы подшитых им просьб и обращений. Нужно было что-то уточнить, что-то узнать, а перед выборами — прощупать настроение сельского электората.

Поездки требовалось согласовать с начальником отдела и директором департамента. Совсем уж ерундой командировку не оправдаешь. Но раз в месяц повод находился. И тогда наступал праздник. Хромов доставал сапоги.

Он доставал и смахивал с них пыль носовым платком. Он смотрелся в зеркало резины и подмигивал флюсам старого негра. Он ревниво щупал малиновую подкладку — не обилась ли?

На душе его было светло, он высвистывал «Барыню».

«Продаётся конный навоз в мешках по 30 — 40 кг, медведок нет, т.к. навоз не из кучи, а сразу складывается в мешок. Минимальное количество опилок»

Хромов нёс сапоги по пятому этажу «Белого дома», вдев их один в другой, носами вверх. Он нарочно выбирал к лифту дальний локоть, чтобы встретить больше знакомых, поздороваться, покрасоваться.

Он чувствовал, что ему завидуют. Ещё бы ему не завидовать! Какой интерес бегать по коридорам с бумажками. Сидеть в кабинетах с бумажками. Писать бумажки. Читать бумажки. Маяться над формулировками и вдумываться в ответы таких же бюрократических душ.

Ведь можно — ехать. Можно — идти. И смотреть на поля, на дальнюю полоску леса, где, скорее всего, полно подосиновиков и белых. И можно неспешно пронести себя по линии деревни, любуясь заборами, наличниками и цветами в палисадниках. Можно, поднявшись на пригорок, различить трактор, деловито бегущий в пашне, а чуть дальше — речку или ручеёк, у которых по малости нет даже названия… А воздух! А просторы! А красота!

«Продаём чистопородную корову красногорбатовской породы, первотёлка. Доится руками и аппаратом. Вымя мягкое без изъяна»

Добравшись до места, Хромов переобувался. Он натягивал свои резиновые сапоги, неизменно нужные в любое время. И шёл по деревне или селу, словно чуть пьяный — счастливый и лёгкий.

Его радовало всё: и колодец-журавль — уходящая натура, и пегий щенок, заюливший под ногами в ожидании ласки, и загоготавшие на дальнем пруду гуси.

Хромова очаровывал любой такой день — даже дождливый, даже серый и промозглый, а если уж было солнце, если уж облака лёгким пухом щекотали голубое небесное море — он был счастлив.

Оттого старосты, за тридцать лет привыкшие к нему, считали его чокнутым.

— Это кто ж приезжал, Варя? — спрашивала соседка, заприметившая, как странный мужик в костюмчике и сапогах о чём-то выпытывал Варвару-старосту.

— А это из области приезжал.

— А чего приезжал?

— А шут его знает, чего приезжал. Про вышку спрашивал. Я ему писала, что народ против вышки — вот и спрашивал.

— Сделают её, вышку-то?

— Должно быть, сделают, — задумывалась Варвара. — И нас не спросят!

«Продам поросят венгерской мангалицы от 1.5 месяцев. Неприхотливы в еде, в уходе, не болеют. Вкусное мясо и сало»

Возвращался Хромов, заметно погрустнев. В туалете гаража, на минус первом этаже администрации, отмывал сапоги и, вставив их друг в дружку носами вниз, утомлённо поднимался на лифте.

Хромов любил деревню так, как любит её городской обитатель «хрущёвки», никогда не живший на селе и ни дня не работавший в сельском хозяйстве.

С крестьянством его роднило одно. У него была дача — маленький щитовой домик на четырёх сотках. Хромов сажал там, что мог, после работы ездил на электричке поливать клубнику и капусту. В выходные иногда ночевал.

Жена его деревни не любила, и дачи не любила, её раздражали комары и мухи, она терпеть не могла уличный сортир с его первобытными запахами, она не желала умываться из умывальника, а тем более из бочки. Её устраивала своя квартира, где в любое время года шла горячая и холодная вода.

«Предлагаем вашему вниманию. Сено в тюках. Новый, свежий урожай. Вес 14-16 кг Красивые ровные тюки, без прелости и запахов плесени. Сено высушено по всем нормативам. Нареканий по качеству не будет».

В те дни, когда хромовские сапоги стояли под столом, их хозяин улыбался редко. С утра он заглядывал в пресс-службу за районными газетами. Читать начинал с конца, с последних страниц. Там теснились объявления.

Хромов придирчиво изучал столбики о продаже живности, дров, сена, комбикормов и прочего нужного в сельской жизни.

Он знал, почём нынче кролики и утки, козы дойные или овцы-ярки, сколько просят за телегу осиновых дров или за куб колотых берёзовых.

Он мысленно торговался с рябым продавцом поросят, упирая на их мнимую худосочность. Приценивался к сену, уверяя, что в соседнем районе сбывают дешевле (и там правда было дешевле). А потом представлял себя хозяином небольшого деревянного домика о трёх окнах, прикрытых со стороны улицы золотыми шарами.

После обеда Хромов скучал и пробовал писать стихи.

Однажды в камешковской районке ему попалось объявление: «Только один раз. Продаем элитных кур породы Фавероль редких окрасок: лососевая, черная, черная с серебристой гривой, красно-коричневая (бронзовая), голубая с золотистостью…».

Целый день Хромов ходил сам не свой. Был рассеян. Томился. В туалете ронял сигаретный пепел мимо раковины, чего с ним никогда не случалось. Уходя, забыл выключить в кабинете свет, чего за ним тоже не водилось.

На завтра Хромов в службу не явился. Сказался больным, позвонив начальнику отдела.

Ранним утром электричка «Владимир — Вязники» уносила его на камешковский районный рынок. Он был в ежедневном своём костюме, с галстуком. А на ногах блестели резиновые сапоги.

Он взял из заначки пять тысяч, чтобы купить дивную птицу Фавероль редкого лососевого окраса.

Что будет с ней делать дальше, он не знал.