Дыра

Дыра — это не всегда пустота. Это не всегда ничего. Иногда это проход, путь, перемещение в другое состояние. В нашем школьном заборе было несколько дыр. В длинном школьном заборе — три или четыре, это точно. Каждый день они пропускали сотни людей. Может, тысячи.

Длинный забор окаймлял школьный стадион: футбольное поле и беговую дорожку, тренажёры и площадки для волейбола, песочницы, взрыхлённые кедами и попами прыгавших в длину учеников, импровизированные окопы, откуда мы метали болванки гранат на уроках НВП, а ещё приусадебный участок и теплицы.

Сквозь школьный стадион были вытоптаны дорожки — песчаные шрамы в чахлой зелени футбольного пространства. Зимой — тёмные линии на снежном оренбургском платке.

Утром, в шестом часу, через дыры тянулись люди. Начиналась первая смена на фабрике. Это был кратчайший путь из нашего микрорайона в северную часть города, где здание красного кирпича с огромной трубой день и ночь светило окнами и сообщало пространству гул и подрагивание сотен машин.

Станки трудились круглосуточно, потея маслом. Люди сменяли друг друга, приходя в шесть и уходя в четырнадцать, приходя в четырнадцать и уходя в двадцать два, приходя в двадцать два и уходя в шесть. Многие из них срезали путь, шагая в дыру забора.

Это же делали инженерно-технические службы, коим отмерили график с восьми до пяти, и подстроившиеся под них слесари, токари, фрезеровщики, сварщики и кузнецы ремонтно-механического цеха.

И на старух находила проруха — на старух, спешащих с кошёлками на рынок и в магазины средь бела дня. Их, опрометчиво семенящих не по катетам дорог вдоль забора, а по гипотенузе сквозь него, пугали стаи школьников, несущихся по беговой дорожке, пугал летавший по полю футбольный мяч, и кошёлки нервно порхали над длиннополыми юбками бабуль, метавшихся в пространстве молодости, силы и игры.

В футбол играли постоянно, часто поля не хватало, и команды — две-три одновременно — сражались «поперёк». По вечерам и в выходные мелюзга уступала место серьёзным спортсменам. Городской турнир собирал команды с жёсткими именами: «Леспромхоз», «Жилкооперация», «Швейники», «Ткачи», «Шлихтовка», «ЖКО», «АТП»…

У меня была бесплатная трибуна: балкон дома, примыкавшего к школьному стадиону. Но с границ поля смотреть всё равно интереснее. Накал борьбы, вспотевшие и частью рваные футболки, столкновения мощных тел и нелепые подножки, корявые дриблинги, удары далеко выше ворот, неожиданно эффектные подкаты с ободранными ляжками, и — трель судьи с отборным матом игроков; это надо было видеть вблизи, чувствовать эти запахи травы и пота, первым нырять в дыру забора или просто поверх него, чтобы достать улетевший мяч, ощущая его форму, лёгкость и упругость.

Забор был из сетки-рабицы. Перелезть — плёвое дело. Но иногда он показывал коварство. Сколько курток, штанов и рубашек было порвано о него! На торчавших сверху концах проволоки, как маленькие флаги, порой трепетали куски материи. Шрам на моём мизинце — особая примета по милицейским меркам — тоже оттуда. Разодрал палец — приложил вату, забинтовал. Рана зажила — вместе с частью ваты. Что ж, я не музыкант, а мизинец — кому он заметен? Есть шрамы в более интересных местах.

Администрация школы время от времени, как могла, боролась с дырами. На них накладывали «заплатки». Затягивали новой проволокой. Выставляли комсомольские кордоны — ловить учащихся, спешащих к началу занятий напрямки. Один раз поймали и меня, тогда ещё второклашку. Сказали, что заставят отца собственноручно заделывать все дыры.

Не заставили. Возможно, знали, что это бесполезно — запрещать, ограждать, пресекать. Несанкционированные проходы появлялись ровно там же, где были, и в тот же день, когда их ликвидировали. Инструменты — те же кусачки — имелись у каждого. Ну, так чего?

Проблема дыр в школьном заборе рассосалась сама собой. Когда замолкла фабрика, и её ритм покинул землю — новые чешские станки отправили на металлолом. Людям было всё равно, как шагать — вокруг или прямо: времени было много, на работу спешить не надо, за слепыми оконными проёмами цехов открылась настоящая пустота, совсем не та, что в школьном заборе.

Потом урезали стадион. На футбольном поле уже редко кто играл вдоль, а тем более, поперёк — чего жалеть? Команды с производственными именами исчезли за утратой смысла имён: какие «ткачи», какая «шлихтовка»? Площадку для школьных игр обустроили на месте приусадебного участка. Относительно небольшую, зато новую, современную, на резиновой крошке.

А дыр… Дыр нет. Потому что забора нет. И прохода нет, потому что он везде. И пути нет — куда хочешь, туда и иди. И перемещаться некуда, ибо незачем. И скрывать тоже нечего. Чего её, спрашивается, скрывать — пустоту?