Полем, в Юрово, к храму

В поле грязь — разулся. Земля холодная, в ложбинках ещё снег. Ноги стынут, то чавкают грязью, то скользят по глине. Но в Юрово из Глухово можно только напрямки, по пашне. Почему из Глухово? Потому что туда автобусы ходили. А в Юрово не ходили. А мне и в Глухово, и в Юрово надо. Такая вот загогулина.

В конце восьмидесятых увлёкся краеведением. Не обычным, а прикладным, практическим. Не знаю, есть ли такое — у меня было. Архивную пыль не глотал, а ходил по сёлам. По особой тактике, не просто так.

Сначала ехал во Владимир в научную библиотеку. Брал книгу — «Историко-статистическое описание церквей и приходов Владимирской епархии» за 1893 год. Выбирал те, что входили в Собинский район. Выписывал исторические сведения, а потом… Потом туда, на место, смотреть, что изменилось с XIX века.

Был я не оригинален, потом упоминание этой книги — про приходы — нашёл у Владимира Солоухина. Он её цитировал, касаясь своих мест, солоухинских: Алепино, Черкутино, Рождествено. Но это я позже узнал, а тогда книгу отыскал сам, копаясь в каталоге краеведческого отдела, и использовал по-своему: решил создать новейшую историю всех сёл нашего района.

Походы растянулись на несколько месяцев — по выходным, конечно. И были это действительно походы, потому как автобусы колесили не везде или были редки. Поэтому выбирал идущие «примерно в том направлении», а какую-то часть пути — три, пять, семь километров — шлёпал на своих двоих.

Самым волнительным было подходить к цели. Всматриваешься издалека — где храм? Он обычно на возвышении, первым должен появиться. Но вот дома уже заметны, сараи, заборы, водокачка и подстанция с краю, приземистые колхозные фермы, а храма не видно. Значит, разрушили, снесли. Было село — стала деревня.

Или по-другому. Издали видны руины: стены красного кирпича в щербинах побелки. Бывает, даже купола нет, только обгрызенный остов, как гнилой зуб, поросший молодыми берёзками. И редко-редко храм себе как храм, с белыми стенами: значит, использовали щадяще, под библиотеку, или клуб, или другие культурные нужды.

Я знал только про один действующий приход в Собинском районе — Арбузовский. Там шли службы, крестили, венчали, отпевали… Верующих было мало. Разве что на Пасху случался наплыв, да и то частью из молодёжи, которую влекла опасность: по дороге от Собинки до Арбузово выставляли комсомольские кордоны.

Когда в 1974 году меня там крестили, второй принимавшей обряд была девушка лет двадцати. Храм был почти пуст и гулок. Меня ещё ставили в купель, на неё же, в ночной рубашке, побрызгали святой водой. Священник провёл меня в алтарь — там были иконы с тёмными ликами в золотых окладах. Девушку в алтарь не повели — не положено. Это всё, что запомнил.

В сёлах — и где храмов уже не было, и где были лишь руины или колокольни, и где здания ещё сохранились — я искал очевидцев. Тех, кто мог рассказать, как закрывали церковь, что в ней было потом. Люди откликались. Недоверчивых было мало, больше приветливых и говорливых. «Храмом интересуется — надо же! Аркадьевна, поди-ка! Помнишь, как церкву-то ломали?»

Закрывали и ломали после революции. Вторая волна была при Хрущёве. Истории обрастали жуткими подробностями сродни сказкам. В Глухово говорили о мужчине, сорвавшем со стен святые образы: потом с войны вернулся без обеих рук. В Бабаево называли учительницу Графскую, что швырнула иконы в загон для коз — соорудила дорожку по грязи. Умерла страшно, а потом ураган, задевший кладбище, уронил дуб, под которым захоронили учительницу. Корни вывернули гроб наружу. «Не носит таких земля!»

В Кишлеево из храма сначала сделали клуб, а потом и вовсе разобрали — нашептали легенду о девушке. Она, заявившись в клуб на танцы, схватила икону и пустилась с ней в пляс. Кощунницу парализовало, она сделалась будто каменная. Недавно с таким сюжетом фильм вышел — «Чудо», только действие его разворачивается в Новочеркасске, а не под Собинкой. Много, видно, похожих историй гуляло по стране Советов.

От села к селу, от одного закрытого храма к другому — решил я, наконец, добраться до Юрово, лежащего западнее куриловских полей и прудов-карпятников. Отложил его на потом, поскольку никаких открытий не ждал: небольшой населённый пункт, что там может быть? Да и неудобно: автобусы туда не ходят. А ходят в Глухово, которое километрах в семи, и храм там тоже имеется. То есть можно одним разом два села осмотреть. Если постараться.

И вот март или апрель, весна, поле, грязь, иду по едва заметной тропе, теряющейся в пашне. И на подходе к Юрово, на возвышенности, уже зеленеющей, нарядной, вдруг вижу купол, кресты, белую церковь. И пение оттуда! И люди!

Юрово тоже оказалось действующим приходом! Маленьким, незаметным, стоящим как бы в стороне. Может, потому и не прикрыли его в годы советской власти. Вернее, в тридцатые закрыли, в сороковые открыли. И больше уже не запрещали.

Батюшкой служил отец Иосиф — живой, большеглазый, далеко нестарый ещё человек. Приезжал из Владимира на своей «Оке» и привозил-развозил паству — восемь или десять старушек. Многие до храма сами уже не добрели бы.

Был Великий пост. И после службы все собрались в домике при церкви. Накрыли стол. Гостеприимно пригласили меня. Еда была постная, но очень разнообразная. Я впервые в жизни — ну, а где бы ещё мог? — сидел в окружении верующих, пил чай, ел… даже не скажу что ел, названий блюд не знал. Но было вкусно. Слушал добрые тихие речи. Праведные какие-то. Умиротворяющие, вот.

А потом отец Иосиф, совершив две-три ходки и доставив старушек по домам, подкинул и меня в Собинку. Хороший человек. Преподавал потом в семинарии. А лет, наверное, десять назад или больше, мне сказали, умер.

…Статьи о сёлах, о том, что было, что стало, отдавал в районную газету «Коммунист» (ныне «Доверие»). Их публиковали: государство тогда уже подобрело к церкви, даже разрешило отметить 1000-летие Крещения Руси. Читатели до моих материалов находились, говорят, в редакцию наведалась делегация бабушек — благодарили. Это был первый и последний случай, когда «спасибо» за работу, тем более внештатную, я получил от коллектива.

Позже, в начале 90-х, хотел выпустить книжку. Денег на издание просил у неожиданно разбогатевшего друга, первого собинского миллионера, как мы его в шутку называли. Тот согласился, но тянул — у него намечалась какая-то крупная финансовая операция. Что-то не срослось, друг разорился. О книжке пришлось забыть.

А ещё лет через пятнадцать позвонил Николай Лалакин, известный владимирский литератор. Сказал, что заказали ему написать историю Собинского района, что, покопавшись в газетных архивах, натолкнулся он на мои краеведческие материалы — так нельзя ли их использовать? «Конечно, можно, о чём речь?».

Я видел потом его брошюру. Не помню, взял ли что Николай Дмитриевич из моих опусов, но начало его труда врезалось в память: «История Собинки богата и интересна. Когда-то здесь была пустошь…»