Блокадница Валентина Пескова преподает уроки мужества школьникам

Перенесшая блокаду Ленинграда жительница Владимира Валентина Ивановна Пескова вместе с друзьями из областного Совета ветеранов выступает с уроками мужества перед школьниками и студентами. Эти выступления даются нелегко. Но она считает их важным вкладом к предстоящему 75-летию великой Победы в Великой Отечественной войне.

— Трудно вспоминать пережитое, голос у меня всегда дрожит, — говорит Валентина Ивановна. — Но надо же кому-то детям рассказывать о войне. Несколько раз я уже выступила во Владимире, в доме офицеров.

… Потертое от времени удостоверение о том, что они с мамой эвакуированы из блокадного Ленинграда, Валентина Ивановна хранит до сих пор. Выдан документ 8 апреля 1942 года Петроградским райсоветом. Именно тогда они, ослабевшие от голода, решились уехать из города. Их перевезли на машине по льду Ладожского озера, по той самой «дороге жизни».

Валентина Ивановна с содроганием сердца вспоминает зиму 1942 года как самую страшную, холодную и голодную. Она прожила в блокадном Ленинграде семь месяцев. И ее воспоминания — живое памятное свидетельство.

— Папа, Фокин Иван Петрович, рано умер, — рассказывает 89-летняя блокадница. — Мама, Екатерина Николаевна, растила нас с братом одна. Ей было очень тяжело. Она работала кондитером, платили ей мало, но какие-то продукты нам перепадали.

Осенью 1941 года я вместе с соседским полуторагодовалым мальчиком Олежкой отправилась гулять в сквер рядом с театром Ленинского комсомола. Никому об этом не сказала. Внезапно стали стрелять. Надумала вместе с малышом спрятаться в вырытой траншее. Спустилась туда, а траншея была вся усыпана трупами. Жутко испугалась и побежала. Олежку прижимала к себе. Осколок зенитки пролетел мимо моего лица. Страх остался на всю жизнь. Мы чудом спаслись. Только много лет спустя, когда Олежка превратился в красавца-парня, я рассказала его матери, что мы с ним пережили.

В 1942 году брату было 14 лет, а мне 11. Помню, что за 30 и 31 января 1942 года у нас не были отоварены карточки. Соседи тоже попросили меня принести положенную им пайку хлеба. В день на работающего человека давали по 250 граммов, остальным — по 125 грамм. Я дошла до магазина, но хлеба не было. Что-то случилось на хлебокомбинате. Мне взялась помочь какая-то взрослая женщина, сказала, что работает в булочной. Отвела меня на большой проспект, взяла карточки и… исчезла вместе с ними. Для нас это было трагедией! Соседка, тетя Юня, лишь горестно покачала головой…

Мы ходили грязные, завшивленные, не мылись — водопровод после бомбежки не работал. На Неву за водой не ходили — далеко и тяжело было, ноги от слабости едва передвигались. Набирали рыжего от кирпичей снега, топили его и пили. Варили на этой воде столярный клей и ели. Голод был страшный! Еще противнее была конопляная дуранда — брат где-то раздобыл этот корм для лошадей, из него-то и варили похлебку.

Топили печку-буржуйку — рубили мебель, стулья. Когда топить стало нечем, мы полезли в здание киностудии Ленфильм, которое располагалось по соседству. Каково было наше изумление, когда увидели, что в здании никого нет и его некому охранять. Город вымер!

В марте слег брат и умер от голода. Вскоре после этого не стало и моего крестного брата, работавшего на оружейном заводе. Он был высокий, под два метра ростом, всегда заботился обо мне, баловал. Тяжело было смотреть, как он теряет силы. Умерли оба на моих глазах. Братишку мы с девочкой-соседкой завернули в одеяло и отвезли на санках к Пискаревскому кладбищу. Жить эта девочка перебралась к нам, потому что осталась одна — ее мама тоже умерла от голода, а в квартиру попал фугасный снаряд.

Страшно было! В нашем доме было три этажа и шесть коммунальных квартир. Помню, как мы боялись выйти из квартиры — выйдешь, а на лестнице валяется покойник. Перешагиваешь через него и идешь дальше…

Мама была очень слаба, к тому же очень тяжело переживала смерть брата. Весной я уговорила ее попытаться уехать из города. С вокзала мы на поезде добрались до Ладожского озера. Машины, привозившие в Ленинград продовольствие, забирали в обратную дорогу людей. Грузовик, который нас вез по льду Ладожского озера, оказался счастливым. Машина, идущая впереди, утонула прямо на наших глазах.

После того, как мы добрались, нас решили сразу накормить. Дали хлеба и свинины. У мамы от еды случился заворот кишок, и от страданий она прямо в поезде умерла.

Я, 11-летняя девочка, осталась в дороге одна! С большим узлом вещей. Когда маму забрали на станции, чтоб похоронить в братской могиле, взрослые женщины посоветовали мне снять с нее новое добротное пальто, сшитое до войны. Но я не смогла — ведь это же была моя мама!

Ехала в вагонах поезда с другими людьми до Ярославля больше двух недель. От горя плакала каждый день. Меня кормили, и каждый раз ставили штамп на выданное удостоверение.

В Ярославле на улице ко мне подошли милиционеры. Посмотрели документы, выслушали и сказали: «Девочка, тебе надо в детский дом!»

Однако у отца Вали было шесть родных сестер. Имя, фамилию и адрес одной из теток, живущей в Костроме, она вспомнила и назвала. После проверки дорожный отдел милиции 21 апреля 1942 года выдал Валентине разрешение на проезд по железной дороге до станции Кострома. Да еще и проводника дали, взрослого мужчину, который и нес вещи обессилевшей девочки.

— Я открыла дверь и зашла в дом к тете, — вспоминает Валентина Ивановна. — А она, бросив взгляд, отвернулась и только сказала: «Девочка, мы не подаем, самим есть нечего…» Только потом, обернулась, внимательно разглядела меня и всплеснула руками: «Ба, да это ж Валюшка из Ленинграда!»

Помню, когда вымыли меня, сердце мое чуть не остановилось. Вшей было полно — ехали в поезде в вагонах для скотины. Вызвали врача — он сказал: " В городе она не выживет — очень слабая. Нужен деревенский воздух». Да что говорить, невесомой была — кожа да кости!

Валю привезли к другой тетке — в деревню, в 40 км от Костромы. Она слегла и не поднималась. Узнав об этом, родной брат ее мамы прислал за девочкой двух своих взрослых дочек. Они 12 километров пронесли ее на себе. В доме у родного дяди Валюша начала поправляться. Ее подлечили в больнице и начали откармливать. Все жалели девочку-сироту. Она окончила сельскую школу, дядя устроил ее работать диспетчером в областной дом торговли. Позже она выучилась на бухгалтера.

В 50-м году Валентина Ивановна впервые после войны поехала в Ленинград. Поинтересовалась, можно ли вернуться. Ей не отказали, пообещав поставить на льготную очередь на квартиру. Но вскоре она встретила свою любовь, будущего мужа Василия, и осталась с ним. Он был военным, обслуживал самолеты, дослужился до подполковника. Вместе в согласии и доверии прожили 55 лет — сначала в Костроме, а затем перебрались во Владимир. Воспитали дочь, двоих внуков, троих правнуков. Девять лет назад супруг умер.

Валентина Ивановна, пока позволяло здоровье, раз в год по бесплатному проездному билету ездила в Ленинград. Чтобы положить цветы к Вечному огню на Пискаревском кладбище, которое называют самым скорбным местом на земле.

Сожалеет, что не смогла съездить на родину три года назад. Сначала ее включили в делегацию, а потом отказали из-за возраста. Однако чувствует себя Валентина Ивановна нормально. И летом даже ездит еще в свой сад-огород.

— Хорошо, что нас, блокадников, не забывают, — говорит она. — У меня приличная пенсия, льготы в оплате коммунальных услуг, бесплатный проезд по городу. Да и медицинское обслуживание в военной поликлинике хорошее. А еще я добилась того, что имена моих родителей внесли в Книгу памяти Санкт-Петербурга.