«Что делать? Жить». Горожанки рассказали, как боролись с раком груди

Во Владимирской области рак молочной железы занимает первое место среди онкологических заболеваний у женщин. За год в регионе ставится более 600 таких диагнозов.

Ранняя диагностика рака значительно повышает шансы на ремиссию. Женщинам необходимо регулярно посещать маммолога и не пренебрегать самостоятельными обследованиями. При этом региональные чиновники обещают, что через пять лет доля выявленных злокачественных новообразований на ранних стадиях увеличится до 61,5% (показатель 2017 года — 51%).

15 октября отмечается Всемирный день борьбы с раком груди. ПроВладимир пообщался с женщинами, которым в разные годы поставили этот диагноз. Героини нашего материала рассказали, как восприняли заключение врачей, где искали силы для борьбы с болезнью и как живут в состоянии ремиссии.

Марина, администратор бильярдного клуба, 50 лет

Я несколько месяцев чувствовала, что со мной что-то не так, просто времени не было всем этим заниматься. Так сложились обстоятельства. Когда в 2016 году записалась к онкологу в платную клинику, у меня были уже не то что подозрения… Я знала, что мне скажут, просто не знала, какая стадия.

Врач посмотрел, и сразу: «Милая моя, ты где, вообще, все это время была?». Анализы взял, сказал, чтобы на следующей неделе галопом к нему же — в онкодиспансер. Оказалось, что карцинома, третья стадия. Предупредили: «Готовься, будем лечиться долго и противно».

Пришла домой, сразу все рассказала. Дочка испугалась. Муж сначала запаниковал, а потом сказал — если надо, будем искать клиники. Я ответила, что ничего не надо, здесь [во Владимире] все хорошо.

Активное, агрессивное лечение длилось весь 2017 год. Я этот год просто выкинула из памяти, чтобы его не было. Химия, операция, лучевая терапия… Все стадии прошла, все было «весело». У меня было шесть курсов химиотерапии — фактически по пять дней каждый месяц. Но я продолжала работать, просто менялась сменами. Больничный брала только на время операции и восстановления.

Друзьям сообщила не сразу. Многие узнали фактически перед операцией, когда я уже облысела и выяснилось, что мне на солнышке находиться нельзя. За сердце не хватались, просто спрашивали: «Ну и чего, лечишься?». «Лечусь». «Как все проходит?». «Поблевываю». У меня все друзья адекватные.

Тут многое зависит от характера самого заболевшего. Если он будет ныть, депрессировать и высказывать недовольство окружающим миром — почему у всех все хорошо, а я единственный такой несчастный… С таким человеком просто перестанут общаться, потому что непонятно, как к нему подойти. Ну кому это интересно? Твоя болезнь — это твоя болезнь. Если кто-то помогает, то он и так знает, чем тебе помочь, а ты знаешь, как к нему обратиться за помощью. Еще есть близкие по духу люди, и ты знаешь, что с ними можно просто поболтать, посмотреть кино, послушать музыку, отвлечься. Если есть такое окружение — гораздо легче.

Может, кто-то и жалел меня. Но я так себя поставила, чтобы стало понятно — жалеть-то меня не за что. Так что в открытую ко мне никто не подходил, по лысинке не гладил. Я по-прежнему работала, ездила на фестивали, ходила на концерты. Единственное, что исключила, так это поездки в Москву, на соревнования по бильярду — в качестве судьи. Потому что лысой на соревнования как-то не хотелось ездить.

«При моем виде рака пятилетняя выживаемость после постановки диагноза составляет около 30 процентов. Это как-то сначала подрубает, думаешь — ну все, эти пять лет я буду тихо загибаться. А потом берешь себя в руки, двигаешься, работаешь. Просто стала амазонкой…»

У меня удалили одну грудь. Я изначально знала, что так будет. Есть варианты сделать пластику, в том числе и по ОМС, но — мне 50 лет, зачем лишние риски? Каждая операция — это риск. Мне детей не кормить, мужей не менять.

Когда возникает такое заболевание, начинаешь мониторить —, а какой процент выживаемости? При моем виде рака пятилетняя выживаемость после постановки диагноза составляет около 30 процентов. Это как-то сначала подрубает, думаешь — ну все, эти пять лет я буду тихо загибаться. А потом берешь себя в руки, двигаешься, работаешь. Просто стала амазонкой.

Из негативного — я очень не люблю, когда меня трогают посторонние люди. А тут как в больницу не придешь, так ощущение, что ты голый ходишь — этот потрогал, тот потрогал. В итоге я просто дала себе установку, что мое тело во время лечения — не мое тело. В больницу приходила и отключала все эмоции. Помню, я даже не разговаривала особо, только если в палате с девчонками. А после больницы — все как всегда, встречи с друзьями, концерты, посиделки.

Я оформила инвалидность, у меня вторая группа. Хоть небольшая денежка, но не лишняя. Но дома сидеть не вариант, там где-то шесть с половиной тысяч выходит. И если я буду сидеть дома, останусь одна, то начну себя грызть. А здесь — бильярд, люди.

Считаю, что получила во Владимире всю необходимую помощь, даже с учетом такой серьезной стадии. Никто не отпинывался, никто не отмахивался. Сказали — будем лечить. И лечат. Вопросы по поводу человечности врачей возникают, конечно. Но ведь в онкодиспансере такая толпа народа, если каждого начнут жалеть, на все вопросы отвечать — да они с ума сойдут. Врачи делают свое дело и стараются делать все грамотно.

«Думаю, было бы очень хорошо, если бы при онкодиспансерах принимали психологи. Потому что многие пациенты замыкаются в себе: «У меня рак, это жизни конец, всему конец…»

Думаю, было бы очень хорошо, если бы при онкодиспансерах принимали психологи. Потому что многие пациенты замыкаются в себе: «У меня рак, это жизни конец, всему конец…». И у меня есть какие-то психологические проблемы по этому поводу. Потому что я всегда любила свое тело, а после всех этих химий и гормональной терапии я начала расползаться. Не так, чтобы совсем в бочку превратиться, однако я это чувствую, мне некомфортно. Но опять же — мне 50 лет, я могу с этим смириться. А молодые девочки? Им тяжело.

Иной раз бодришься, кажется — все замечательно, все хорошо. И вдруг — ух! И думаешь — нет, не все хорошо. Где-то какая-то проблема сидит, ты ее сам не можешь выявить, а человек со специальным образованием и умением на раз это сделает. С близкими о проблемах лишний раз не будешь говорить, ты их оберегаешь. А с психологом — вполне.

Еще нужна физическая реабилитация. После операции подвижность ограничена, все через боль, через терпение. В больнице только выдают листок, где написано, какие упражнения делать. Мне проще, у меня образование — рекреация и спортивно-оздоровительный туризм. И бильярд рядом, я восстанавливаюсь здесь. Еще я читаю ЖЖ «Онкобудни» — для общения, для поддежки. Там девчонки пишут, что в бассейн записываются, восточными танцами занимаются. Это тоже очень полезно.

Но если были бы какие-то специальные группы в тех же фитнесс-центрах — было бы замечательно. Ну отведите для таких групп самые непосещаемые часы, сделайте занятия по аквааэробике — это же безумно полезно. Может, девушки и хотели бы позаниматься в бассейне, но в общей группе стесняются. Или в том же самом тренажерном зале — нужна отдельная программа, что-то можно, а что-то нельзя делать. Кардиотренировки — можно, силовые — нельзя. Потребность в такой реабилитации есть, у нас очень много онкобольных. Я просто поразилась, когда пришла в онкодиспансер — там как в муравейнике.

К одному врачу пришла, говорит: «Все, ремиссия, жду через столько-то вот с таким-то обследованием». Я спрашиваю: «А что делать-то теперь, что-то нужно дополнительно?». Он на меня посмотрел: «Что делать? Жить!». Ну, значит, я и живу.

В состоянии ремиссии сначала обследуешься каждые три месяца, потом каждые полгода… И всегда идешь на это обследование с мыслями: «Ну не надо, не вылезай нигде, сиди себе тихо и не развивайся».

«Если начинаю грустить, если плохо — пошла в караоке, прооралась погромче. Зажатость прошла, я стала более раскрепощенной. Если раньше я стеснялась в полную силу петь, то сейчас думаю —, а чего? Я же умею, я могу…»

Если начинаю грустить, если плохо — пошла в караоке, прооралась погромче. Зажатость прошла, я стала более раскрепощенной. Если раньше я стеснялась в полную силу петь, то сейчас думаю —, а чего? Я же умею, я могу. Спокойнее ко всему стала относиться.

Мой совет всем — если есть сомнения, то лучше пойти и провериться. Если в роду кто-то болел раком, то сейчас есть анализы, онкомаркеры, которые выявляют предрасположенность. Если есть какой-то след от этого заболевания, то нужно повышенное внимание проявить. Чтобы, если что, на начальной стадии его обнаружить и малой кровью обойтись.

Надежда Белокурская, офис-менеджер, 32 года.

Подозрения у меня появились чисто случайно. Это было в начале апреля 2018 года. Пришла домой, начала раздеваться и нащупала шишку в груди. Поняла — что-то не то. Впереди были выходные, сразу к врачу попасть не смогла. И я как раз отмечала день рождения, старалась думать позитивно…

Во вторник пришла в поликлинику по месту жительства, там меня сразу отправили к онкологу и взяли пункцию. Еще через неделю я пошла узнавать результаты. Сказали, что опухоль доброкачественная, но достаточно большая, чтобы самой рассосаться, поэтому нужна операция.

Честно — я ревела. Ревела долго и упорно. У меня три года назад уже была операция, удаляли поврежденную родинку на ноге, с подозрением на рак, и я боялась. Плохо помню все это, какое-то мутное состояние было. Сразу позвонила маме, рассказала. Мама, конечно, поддерживала: «Доброкачественная опухоль, ничего такого…».

Потом у меня взяли еще пункцию, и еще. Начала собирать документы, готовилась ложиться в больницу. И я попала к отвратительному врачу, ужасному просто. Пришла в онко и пробыла там с восьми утра до половины третьего — все что-то проверяли. В четвертый раз взяли пункцию, не объясняя совершенно ничего. Потом говорят — погуляй часик. Через час прихожу, врач мне протягивает огрызок бумажки: «Читай диагноз и без вопросов». Диагноз был — железистый рак.

Вся моя жизнь перевернулась. Не знаю, что значило в данном случае «без вопросов», я как будто каждый день такие диагнозы получаю. Еле сдерживая слезы, начала расспрашивать, удалят ли мне всю грудь или оставят часть. Ведь у меня нет детей, а я хочу их, и сама выкормить хочу… В кабинете вместе с врачом сидела достаточно молодая медсестра, и она так спокойно сказала: «Да все отрежут, чего тебе там оставлять, а то еще придешь».

Я получила все свои бумажки и ушла. Истерика была катастрофическая, думала, что в обморок сразу за дверью упаду. Я же одна в онко была, да никто и не ожидал такого диагноза, мне три раза до этого говорили, что опухоль доброкачественная. Почему так получилось? Видимо, все три раза пункцию брали не из самой опухоли, а где-то сбоку.

«Есть мифы о раке, которые просто бешенство вызывают. Например, миф о том, что рак заразен. Одна моя знакомая сказала: „Я знаю, что ты не заразная, но на всякий случай должна уточнить…“. Скорее всего, она прочитала какой-то бред в интернете…»

Это страшно. Ты не понимаешь, что с тобой происходит и как дальше жить. И вообще, я думала, что рак — смертельный диагноз. Какой процент выживаемости, я не знала.

Я позвонила маме, потом — молодому человеку. У нас были сложные отношения, но он приехал сразу. Успокоил, сказал: «Давай проверимся у других врачей, покажем анализы…». А у нас к хорошим специалистам попасть сложно, там большие очереди.

Когда мне еще говорили, что опухоль доброкачественная, мой онколог предлагал оперироваться в Москве, в онкологическом институте имени Герцена. Говорил, что там аккуратно оперируют, небольшие швы остаются, пластические хирурги хорошие. Тогда я думала — зачем ехать, это же столько денег надо укатать. Но когда получила окончательный диагноз, молодой человек сказал: «Надо ехать в Москву». И я согласилась.

Клиника в Москве огромная, прекрасная. Я привезла туда направление, все документы. Принимают в институте имени Герцена бесплатно, но если срочно нужны дополнительные анализы, то приходится платить. Там же мне провели биопсию, чтобы окончательно подтвердить диагноз. Подтвердили. Сказали, что первая стадия.

После этого мне очень быстро сделали квоту, меньше чем за десять дней. Саму операцию сделали тоже быстро. И выписали уже на третий день. Пластическая операция мне не нужна, шрам очень тонкий и аккуратный. Только в одном месте он растянулся — может, я руку резко подняла или что-то такое, но для меня это вообще не критично.

«У нас жизнь-то особо не меняется, мы можем гулять, ходить в походы, на дискотеки, на концерты. Нужно получать больше положительных эмоций и меньше страдать. Да, это сложно, поэтому и важна поддержка друзей…»

В целом мое лечение длилось семь месяцев. После операции были еще химиотерапия и лучевая терапия во Владимире. Почти все время, пока шло лечение, я провела на больничном. На работе отнеслись с пониманием, у меня начальник вообще очень понимающий. Еще я пыталась оформить инвалидность, но комиссия посчитала, что я слишком здорова для этого. У нас вообще инвалидность очень неохотно выдают.

Мама с сестрой и родственники меня поддерживали и помогали постоянно, что-то советовали, искали хороших врачей. Мама накупила кучу ягод, чтобы всегда были витамины для моего организма. С сестрой мы очень близки и поэтому постоянно списывались и созванивались.

Мои друзья изначально знали, что бегаю по больницам. И когда мне поставили диагноз, я не стала его скрывать. Обычно первая реакция окружающих — шок. Потом начинают спрашивать — как я себя чувствую, что мне грозит, пытаются поддержать. Думаю, заболевшему нужно повышенное внимание. Но не нужно смотреть на него, как на умирающего. Тебе и так тяжело, а когда видишь, что близкие переживают — еще хуже. Стопроцентно должен быть оптимизм.

Нужно жить такой же жизнью, как и раньше. У нас жизнь-то особо не меняется, мы можем гулять, ходить в походы, на дискотеки, на концерты. Нужно получать больше положительных эмоций и меньше страдать. Да, это сложно, поэтому и важна поддержка друзей. У меня есть подруги, которые меня очень сильно поддерживали, почти каждый день писали. Моя подруга Вера готова была приехать ко мне в свой день рождения, когда я отходила от химии. Просто чтобы сидеть рядом.

Но люди разные. Многие боялись спрашивать о моем состоянии, хотя я знаю, что они переживали. А есть те, кто вообще перестал со мной общаться. Не знаю, почему. Может, они не знали, как себя вести. Среди таких людей были и достаточно близкие друзья, и их поддержки, если честно, не хватало.

С молодым человеком мы в итоге расстались. Возможно, он не смог вынести мой диагноз. Он считает, что если какие-то серьезные ситуации в жизни происходят, то человек должен сам выкарабкиваться. Он бы так и сделал. А я обижалась. Может быть, ему не хотелось трудностей, он планировал исполнять свои мечты, путешествовать и все остальное…

Облысение! Я очень переживала. Я же девушка, как я могу потерять волосы, ресницы, брови. Привыкла же — кудри, прически, все остальное. Было тяжело. Это потом я приняла всю эту ситуацию и мне стало пофигу. Я принципиально не носила ни косынки, ни шапки, ни парики. Иногда только надевала бандану, если долго была на солнце. И вредно, и голова обгорит — не привыкла же к солнышку! Лысой ходила месяца три. Кстати, на Halloween я была Нефертити, этот образ мне придумала подруга. Костюм сделала сама.

Те, кто был со мной не знаком, вообще часто думали, что лысая голова — это просто мой имидж. Дети делали такие комплименты, каких я от взрослых никогда не слышала. Мама маленького мальчика спросила, можно ли ее сын пообщается со мной, потому что я ему очень понравилась. Я согласилась, и он сказал, что я очень красивая, что у меня красивые глаза, что мне очень идет мой образ… Это было нереально приятно. В московском метро делали комплименты, девушка какая-то подошла и сказала: «Вам очень идет!». Ну, наверное, мне повезло с формой черепа. Хотя обратно к этому образу я не хочу возвращаться, я с волосами себя комфортнее чувствую.

Есть мифы о раке, которые просто бешенство вызывают. Например, миф о том, что рак заразен. Одна моя знакомая сказала: «Я знаю, что ты не заразная, но на всякий случай должна уточнить…». Скорее всего, она прочитала какой-то бред в интернете. Она беспокоилась за своего ребенка. Не знаю, откуда эти мифы берутся, наверное, люди просто глупые. Не могу это объяснить.

О том, что у меня наступила стабильная ремиссия, я узнала после лучевой терапии. Это то же самое, как услышать, что ты здоров. Почти. Я понимаю, что я не здорова окончательно, я всегда в зоне риска. Но с другой стороны — хотя бы в этот момент можно выдохнуть.

«В моей голове есть и такой момент — при знакомстве я считаю, что должна предупредить человека о своем диагнозе. Особенно если это мужской пол, так как я девушка свободная. Не хочется потом разочаровываться, лучше сразу пусть отсеются…»

Мое мироощущение после всей этой истории поменялось. Жизнь видится совсем в других красках. Природа… Я после лечения уехала в отпуск в Сочи. Погода там была, конечно, не самая лучшая, но мне хотелось посмотреть другую природу и вообще отдохнуть от всей этой ситуации. Меньше стало страха. Например, раньше я боялась куда-то в глухой лес поехать одна. А в Сочи я самостоятельно поехала на водопады, когда был не сезон и там вообще людей нет. И мне не было страшно. Но вообще это не хорошо, страх должен быть, потому что жизнь-то одна и люди разные встречаются.

Да, мне приходится в чем-то себе отказывать. Я очень люблю солнце, мне бы хотелось немного позагорать, но нельзя, особенно в первые годы после лечения. На какие-то мотофестивали, куда езжу с друзьями, беру кучу солнцезащитного крема. Я люблю в баню сходить, но теперь это категорически запрещено. Нельзя из холодной зимы улететь в жаркое лето.

Я не знаю, насколько уменьшились мои шансы нормально забеременеть и выносить ребенка. Должен пройти какой-то период, несколько лет, прежде чем я смогу задуматься о детях.

В моей голове есть и такой момент — при знакомстве я считаю, что должна предупредить человека о своем диагнозе. Особенно если это мужской пол, так как я девушка свободная. Не хочется потом разочаровываться, лучше сразу пусть отсеются. Я вообще считаю, что не должна что-то скрывать. Так легче, так больше поддержки.

В первый год после лечения обследуются каждые три месяца, потом — каждые полгода в течение, наверное, пяти лет. Дальше — раз в год, раз в два года… Якобы нас снимают с учета лет через пятнадцать, но не уверена. В любом случае нужно проверяться.

И если у вас есть какие-то подозрения, если считаете, что есть риск заболеть — лучше сходить к врачу. Шишечка — не шишечка, болит — не болит, не важно. Не затягивайте.

Мария, бухгалтер, 43 года.

В одно прекрасное утро, года четыре назад, я проснулась и почувствовала жжение под грудью. И прямо сразу наткнулась пальцами на жесткую шишку, причем приличного размера, больше двух сантиметров. У нас, видимо, наследственность — в семье был рак, поэтому я что-то знала об этой теме.

Сразу пришла к маммологу, она взяла пункцию. Когда я вернулась за анализом, врач сказала, что это не рак. Сделали повторную пункцию — и она показала, что опухоль доброкачественная. Я, конечно, успокоилась. А это было лето, и врач предупредила, что уходит в отпуск — «давайте все потом».

Знаете, я и себя виню, и врача немножко виню. Потому что мне надо было, видимо, срочно оперироваться, а не ждать, пока она была в отпуске, пока я тут то, се… Думала — ладно, доброкачественная же.

В общем, я все лето с этой опухолью и проходила. И еще имела глупость вместе с мужем поехать в Крым. Это была уже осень и я вроде не была особо на солнце, но все равно. Я сама виновата, конечно, но считаю, что и врач должна была меня сразу направить куда-то с этой шишкой. Если бы она сказала — срочно езжайте на операцию, может, все по-другому было бы. Я думаю, на тот момент опухоль была доброкачественная, я себя тогда очень хорошо чувствовала. Но, видимо, за те два-три месяца она переродилась в злокачественную.

Когда я вернулась из Крыма, я стала себя плохо чувствовать и начала быстро уставать. Приходилась с работы и ложилась спать. И каждый день так — прихожу и ложусь спать, прихожу и ложусь спать. Посплю полчаса и только тогда какие-то дела начинаю делать. Муж на все это посмотрел и говорит: «Все, едем к врачу».

Мы позвонили знакомому онкологу, приехали в стационар. Ему все сразу не понравилось, он стал ужасно ругаться, когда узнал, что столько времени прошло. И мы пока результаты пункции ждали, я уже чувствовала, что это оно самое… Через час сказали диагноз — карцинома. Вторая стадия.

Все лечение я проходила во Владимире, не сказать, что очень довольна, но — нормально. Сначала сделали операцию. Грудь оставили. Врач сам предложил, сказал, что будет во время операции делать анализ тканей вокруг опухоли. И если не будет раковых клеток, то грудь получится сохранить.

«Мы как раз в это время ремонт на кухне делали. Когда домой приехали, говорю — знаешь, пока меня не прооперировали, давай скорее все доделаем. Потому что неизвестно что дальше будет, а я не хочу, чтобы так все осталось у нас…»

Семья у меня знала о диагнозе, за исключением пожилых родственников — родителей и бабушки. Мне им такой сюрприз не хотелось бы преподнести на старости лет. А так — все, кто знал, поддерживали. Сначала, конечно, с ужасом воспринимали. Муж мой плакал, когда от врача вышли. А я такая спокойно села в машину, говорю — будем лечиться. Мы как раз в это время ремонт на кухне делали. Когда домой приехали, сказала — знаешь, пока меня не прооперировали, давай скорее все доделаем. Потому что неизвестно, что дальше будет, а я не хочу, чтобы так все осталось у нас.

Паники у меня не было. Операция? Операция. Химия? Хорошо, химия. Потом еще лучевая. В общей сложности я лечилась где-то девять месяцев. Но даже когда я сейчас это время вспоминаю, я не вспоминаю это как что-то ужасное. Я верующий человек. И когда я заболела, я была верующим человеком. Диагноз свой восприняла не то что спокойно, просто была уверенность, что Бог знает, что мне надо, что мне полезно.

Но помощь была такая, и такие были чудеса… И врач был хороший, который меня оперировал, и все удивлялись, что мне грудь оставили. Я не знаю, хорошо это или плохо, время покажет. Как Бог даст.

На работе отреагировали нормально, у меня замечательный коллектив, хороший начальник — все поддерживали, деньги собирали. Я не платила врачам за лечение, никто не просил, но я оставляла благодарность — за хорошее отношение.

«Если бы я была неверующей, то не знаю, как бы это перенесла. Я человек слабый и морально, и физически, но Господь укрепил меня. Он дает испытания, но тут же дает и помощь…»

Еще химию мы покупали свою. Первый курс сделали с циклофосфаном, как назначили в онкодиспансере, а потом знакомые посоветовали немецкий аналог, который легче переносится. Это недорого, один курс тысячу рублей стоил всего навсего. Можно было позволить себе. Когда я приходила со своей химией, врачи не особо рады были, но не запрещали.

Инвалидность я оформляла на два года, сейчас ее уже сняли. Оформление инвалидности — это отдельная тема, это кошмар. Ужасная система, отвратительная просто. Безобразие полное. Мне ее, конечно, оформили, и я не про себя сейчас — я, слава Богу, хорошо себя чувствую. Но насмотрелась.

Все сделано так, чтобы люди просто не ходили и не обращались за инвалидностью. И как в комиссию людей подбирают? Видимо, специально таких. Вроде бы они с тобой и вежливые, но ты себя чувствуешь так, как будто ты преступник, хочешь что-то незаконное провернуть. Унижение какое-то для больного человека. Там ведь люди такие приходят… Вот девушка была, у нее один глаз. И она каждый год ходит, чтобы подтвердить инвалидность. Сколько там слез… А с онкобольными вообще особо не разговаривают, онкологии сейчас много, всем давать инвалидность — наше государство разорится.

Что касается негативных мыслей, то у меня на все один ответ. У меня Господь Бог, храм, исповедь, причастие, соборование. Все эти таинства церковные мне очень помогают в жизни. И я не то что бы сейчас стала вдруг верующей, но не так давно. Может быть лет шесть-семь. Если бы я была неверующей, то не знаю, как бы это перенесла. Я человек слабый и морально, и физически, но Господь укрепил меня. Он дает испытания, но тут же дает и помощь.

Мне так жалко неверующих. Я когда лежала в больнице, то сразу такую пропаганду начинала, я же вижу, как людям тяжело. Кто-то слушает, кто-то не хочет слушать. Но я не знаю, как люди неверующие эти испытания переносят. А мне, слава Богу, было нормально, терпимо.

«Самый первый совет — не тянуть и идти к врачу. И даже бежать к врачу. Тем более, если есть наследственность…»

Сейчас я прохожу обследования раз в год. То УЗИ сделаешь, то анализы сдаешь. Не могу сказать, что боюсь ходить к врачу. Я, скорее, по внутренним ощущениям ориентируюсь, если хорошо сейчас чувствую, то и не страшно. Усталость постоянная прошла, в целом я себя здоровым человеком ощущаю. Ограничения сейчас есть, но их немного. Руку с той стороны, где грудь оперировали, надо беречь. В ней ничего нельзя носить, ей ничего особо делать нельзя.

Самый первый совет — не тянуть и идти к врачу. И даже бежать к врачу. Тем более, если есть наследственность.