Алеппо — не Грозный. Владимирский политолог — о демонизации России западом

Так, в Лондоне активисты забросали вход в посольство РФ сотнями пластиковых рук манекенов в знак протеста против бомбардировок в Сирии.

На резкие акции активистов провоцируют прополитические статьи западных журналистов, порицающих Москву, которая, по их мнению, так же варварски бомбит восточный Алеппо, как когда-то Грозный. О том, что в «эпицентре» зачистки находятся боевики, американцы скромно умалчивают. Неужели мир встал на защиту повстанцев, ополчившись против «тирана Асада», забыв грехи США в Ираке и Афганистане? Мы попросили политолога Романа
Евстифеева помочь разобраться, что происходит на политической арене.

Извратили Коран

Лариса Майорова: — Порицатели политики России всё чаще проводят параллели между Алеппо и Грозным, Сирией и Чечнёй…

Роман Евстифеев: — Это совсем другое историческое событие. Все чеченские кампании велись внутри одной страны, в конфликт не втянули другие страны. Участвовали российские войска и те, кого называли сепаратистами, включая наёмников и представителей исламского мира. Не отрицаю, что судьба Грозного в конце 90-х была печальна. С Алеппо и Сирией совсем другая ситуация — есть коалиция, возглавляемая США, есть армия Башара Асада, российские позиции, Турция, Ирак, с другой стороны баррикад — повстанцы, причём их несколько видов, ИГИЛ (организация, запрещенная на территории РФ — ред.)… Это очень сложный конгломерат, со своими внутренними взаимоотношениями, не говоря уже о внешних связях. Поэтому предугадать, как и что будет происходить дальше, — сложно.

Л. М.: — Радикалы из ИГИЛ, позиционирующие себя как исламское государство, уничтожают исторические ценности мусульманской культуры, причём свой вандализм творят от имени ислама. В Чечне религия тоже стояла на первом месте? Говорят, там тоже якобы «правил» радикальный ислам. А Джохар Дудаев был фанатиком…

Р. Е.: — В Чечне религия играла особую роль. Шамиль Басаев и ребята из его группировки были очень образованными, светскими людьми. В 90-е у них появилась надежда на собственную государственность, они стали думать, что будет лежать в её основе. И тут им предложили вариант исламизации, причём ваххабитского толка, а это та самая ветвь ислама, которая существует в Саудовской Аравии. Изначально цели были благие — вернуться к чистому Корану, убрать всякие религиозные «наслоения». А в реальности получилось мощнейшее фундаменталистское влияние Саудовской Аравии, которая начала учить «религии» у себя и поставлять в Чечню кадры. На этом ваххабизме «будущие сепаратисты» зациклились, и отсюда пошла как бы повторная исламизация. Я думаю, что к концу 80-х Чечня не была сильно исламизирована. А вот после развала СССР в 90-е годы «Басаевская группировка» взяла курс на ваххабизм, решив, что это и будет их «доктриной». Видимо, никто не просчитал, к чему это может привести. А привело это к тому, что ваххабитский ислам стал основой их «националистического движения».

Л. М.: — А потом Шамиль Басаев развернул жёсткую борьбу за выход непризнанной чеченской республики Ичкерия из состава РФ…

Р. Е.: — Сначала в России смотрели на метаморфозы в Чечне «сквозь пальцы», мол, выживаете — и выживайте. Позднее национализм, религиозный фундаментализм привели к тому, что в Чечне стали «гнобить» и убивать тех, кто не подходил под идеологию, много русских семей сбежало. Под «это дело» проникли бандиты, которые научились зарабатывать, — похищали людей, требовали выкуп. В какой-то момент Масхадов понял, что ситуация вышла из-под контроля, порядок нельзя удержать. Как вы знаете, потом они стали требовать не только выход из состава РФ, но и преференции. Пришлось вступить в вооружённое противостояние. Кстати, когда Владимира Путина назначили президентом 31 декабря 2000 года, он в новогоднюю ночь поехал в Чечню и там выступил перед солдатами, сказав: «Моя задача — чтобы как можно меньше гибло солдат, я должен для этого всё сделать». У него сразу был курс на умиротворение, сворачивание военного конфликта.

Л. М.: — Хорошо, а Сирия и Афганистан сравнимы, если говорить о влиянии других стран на зону конфликта?

Р. Е.: -Здесь сложное сравнение. Наверное, нет. Они отличаются, но их объединяет только одно: было противостояние России и США, явное в Афганистане, неявное в Чечне. Сегодня, хотя мы и союзники с США в Сирии, тем не менее какое-то разногласие есть. Я бы не стал сравнивать Афганистан с Сирией, там была другая идеологическая и внутриполитическая ситуация. В период 80-х годов никто не говорил об исламском фундаментализме, например, о попытках создания государства на исламе. Прообраз исламского фундаментализма, движение талибан, возникло гораздо позже. В 80-х речь шла о контроле за приграничными территориями СССР: кто их будет контролировать — Россия или США. Там был абсолютный марионеточный политический режим, который, собственно, не имел никакой своей идеологии. В Сирии более сложная ситуация, она «полифоничная», на её территории собраны разные силы, замешана религия, исламский фундаментализм, который не нравится многим мусульманам.

Л. М.: — В Сирии боевики не опираются на каноны «классического» Корана, они создали свою фанатичную систему, сея псевдоучение среди обездоленных, таким образом вербуя их…

Р. Е.: — Религия здесь играет роль технологии, на мой взгляд. ИГИЛ бичует язвы современных потребительских обществ, но предлагает антигуманные решения, которые обращают нас в прошлое. В арабских странах есть большая масса молодых обездоленных людей. Высшее образование у них, может быть, и есть, но они не видят возможности самореализации. А на болезненном ощущении, что ты нигде не нужен, могут играть такие силы, как ИГ. Человек не нужен в родной стране, исламисты ему предлагают альтернативу, говоря: «Ты нам пригодишься, ты здесь нужен, все твои знания и умения для нас важны». Например, основными участниками «арабской весны» в Марокко и Тунисе были молодые люди с высшим образованием, которые не знали, куда применить себя. В Египте таких «мятежников» было не так много. Почему? Потому что Марокко и Тунис прошли путь вестернизации, там появились доходы через туризм, стали открываться вузы. Но экономика-то в этих странах слабая, куда деваться людям с высшим образованием — непонятно. Ни денег, ни работы… Когда люди понимают, что надо что-то менять в системе управления, происходит такое вот брожение. «Точка невозврата» всегда начинается с безысходности и проблем самореализации.

Толерантность: нужна ли?

Л. М.: — На фоне наплыва беженцев в Европу стали появляться ячейки нацистов…

Р. Е.: — Западная демократия устроена таким образом, что у них не запрещены национал-социалистические общества, даже в Германии. Считается, что это маргинальные ячейки, существующие на периферии: и вроде бы большого вреда такие сообщества не принесут, если не начнут активно действовать. А в этом случае к ним применяют достаточно жёсткие меры. При миграционном кризисе, который мы сейчас наблюдаем, часть населения, возможно, начинает симпатизировать тем, кто предлагает ограничить поток миграции или принять жёсткие меры к иммигрантам. Выборы, как «сигнальный маячок», показывают, что есть приток электората к правым партиям, но пока он не критический, то есть здравый смысл ещё не изменил европейцам. Я здесь не вижу большой опасности. Думаю, этот кризис скоро урегулируют, выйдут из него каким-то образом.

Л. М.: — Об окончании войны можно и не заикаться?

Р. Е.: — Пока конца не видно. Все попытки договориться ни к чему не приводят. Со стороны Запада началась фаза обвинений Москвы и Дамаска, например, о нанесении авиаударов по школе в сирийской провинции Идлиб. Министр иностранных дел РФ Сергей ЛАВРОВ назвал эти данные сфабрикованными, во время налёта ни один самолёт ВКС РФ не находился в обозначенном районе.

Конца взаимным обвинениям не видно. В то же самое время повстанцы поддерживают свою жизнеспособность. На Ближнем Востоке они пока чувствуют себя хорошо, их, видимо, поддерживают.