Связная с фабрики смерти. Даже в концлагере люди боролись с фашизмом

Для большинства россиян нет сомнений в том, что эта война была тяжёлой, несправедливой, разорительной. Но в западном мире теперь пытаются изобразить те события в новом свете и умалить подвиг нашего народа.

Тех, кто видел войну своими глазами, осталось совсем немного. Среди них муромлянка Зинаида Никитична ПРОХОРОВА. Она не воевала, но была в плену и на себе испытала весь ужас концентрационных лагерей и их последствий. В её жизни было много всякого — плен и фашистское рабство, потом освобождение и недоверие властей. Но, видимо, за перенесенные страдания судьба наградила её хорошей семьей. У нее двое детей, четверо внуков, правнуки и праправнуки. В прошлом году отпраздновали её 90-летний юбилей. И всё бы хорошо, но пожилая женщина никак не может понять, почему государство не хочет признавать её вклад в Великую Победу, который она внесла, находясь в концлагере? Зинаида Никитична поделилась своими воспоминаниями о том страшном времени. Несмотря на свой возраст, она отлично помнит все подробности.

Фабрика смерти

Людила Кузнецова, vlad.aif.ru: — Сколько вам было лет, когда началась война?

Зинаида Прохорова: — Мне было 17 лет. Я тогда окончила первый курс техникума. Очень быстро враг стал подступать к родному Сталинграду. Немец бомбил город днём и ночью. Чтобы спастись, люди уходили за город, в степь, и там прятались. Мы с мамой тоже бежали подальше от стального града пуль и бомбежки. От них укрылись, а от врага не удалось. Здесь, в степи, нас нашли немцы. Могли расстрелять на месте, но нас куда-то повели. Так начался долгий путь плена. Через всю страну в открытых вагонах погнали в Старую Калитву. Затем перегнали в Австрию. Конечным пунктом стал город Люнденбург (ныне Бржецлав, Чехия — ред.), где находился концентрационный лагерь.

Здесь пленные работали на фабрике, изготавливающей взрывные устройства. С фронта привозили гильзы от снарядов, мы их чистили и набивали порохом, который предварительно фасовали в мешочки, сшитые из парашютного шелка. Составив по 3 штуки, их использовали как запал для снарядов. Зная, что это оружие будет бить по своим, женщины, как могли, портили его. При погрузке ящиков мы старались незаметно открыть их и вытащить мешочек. Порох высыпали, а мешочки прятали. Потом из них шили себе какую-то одежду.

Л. К.: — Это могло стоить вам жизни?

З. П.: — Рисковали жизнью, здоровьем. Диверсантами можно считать всех, кто находился в этом лагере. Но потом появилась по-настоящему опасная работа в лагерном подполье.

Спустя время в ходе войны произошел перелом. Лагерное руководство стало к пленникам более лояльно. Некоторым даже выдали «аусвайсы» — пропуски в город. В их число попала и я. Сначала местные жители боялись пленных, потом поняли, что это бесплатная рабочая сила, и стали присматривать себе прислугу, арендовали у лагерного руководства приглянувшихся рабов. Бежать пленным русским все равно было некуда, поэтому нас отпускали на подённые работы. Как-то ко мне подошла местная жительница и в упор спросила: — «Русская?» Взяла за руку и увела за собой. Так я попала в семью Ондрашовых. Вместо того, чтобы заставить работать, меня накормили, умыли, дали возможность отдохнуть. С супружеской четой у нас завязались дружеские отношения. И только спустя время узнала, что в доме расположена явочная квартира чешского подполья.

Роковая карта

Л. К.: — А среди пленных были подпольщики?

З. П.: — Я была знакома с Фёдором Тумановым, признанным подпольщиком-антифашистом. Он попал в Люнденбург из лагеря по обмену военнопленными. Этот советский офицер давно задумал побег, но без хорошей карты замысел был провальным. Видимо, он почувствовал во мне своего человека и рассказал о своих намерениях. Я передала о готовящемся побеге на явочной квартире Ондрашовым. Подпольщики дали совет не тратить силы впустую — побег сейчас не имеет смысла, ведь скоро все равно в Чехословакию придут советские войска, а знания и опыт офицера пригодятся и здесь. Туманов последовал приказу чешских подпольщиков, но карту местности я ему все-таки нашла, приложив весь свой ум, сноровку и знания местных людей.

Л. К.: — Вы были связной?

З. П.: — Да, кроме того, приходилось выполнять разные поручения руководителей чешского подполья. Однажды на явочную квартиру пришёл отряд советских разведчиков. Город был ещё оккупирован немцами, и они хотели взять «языка», даже троих — фашистов, живших в соседнем доме. Не знаю, в чём причина, но операция провалилась, и часть людей погибла. Мне тогда едва удалось выбраться из нее живой.

А вскоре действительно пришли советские войска. К тому времени с лагеря и находящейся там фабрики сняли охрану. Немцы ушли, продуктовые запасы иссякли, наступил голод. Даже надоевшей всем брюквы уже не было. Пленные разбрелись по местным жителям.

Из плена в плен

Л. К.: — В документальных фильмах показывают, с каким ликованием пленные встречали советские войска…

З. П.: — Да, наших солдат встречали с радостью. Казалось, что наступила долгожданная свобода. Но после того, как прошла первая эйфория, пленных собрали вместе и… вновь отправили в лагерь, уже в Братиславе. Нам казалось, что пришла долгожданная свобода, на деле же мы остались пленниками. Очень хотелось посмотреть на город, и я как-то попыталась перемахнуть через высокую стену ограды. Меня задержали и посадили в карцер. А потом всех отправили домой.

Почти в таком же эшелоне теперь ехали обратно, как значилось в документах — «к месту угона», в Сталинград. Мы не сразу поняли, что статус военнопленной не дает право быть такими же, как остальные советские люди. В родном городе, который мы не видели столько лет, пленников ждал фильтрационный лагерь, где допрашивали каждого персонально. Я рассказала о той работе, которую выполняла, находясь в чешском подполье, о диверсиях с порохом, которые совершали, рискуя жизнью, о готовящихся побегах, о добытой карте, о погибшем отряде советских разведчиков. Офицер смотрел неприветливо, задавал вопросы, по которым было ясно, что мне не доверяют. У меня долго хранился протокол того допроса… После этого поняла, что лучше не геройствовавать, а забыть о том времени. Примеров того, как относятся к освобождённым военнопленным, вокруг было немало. Многие из тех, кто возвращался домой в нашем эшелоне или в других, после фашистского плена попадали в советские тюрьмы. Пришлось надолго «забыть» о жизни в концлагере, работе в подполье и обо всем, что с этим связано.

Надежду на то, что не всё ещё потеряно, дала «хрущевская оттепель». В тот период впервые написала письмо в Чехословакию. На него ответили, завязалась переписка. А вскоре меня пригласили на встречу. Спустя десятилетия я оказалась в тех местах, о которых на Родине предпочитала не вспоминать. Нашлись и старые знакомые. Одна девушка вышла замуж и осталась жить неподалеку. Собравшись вместе, вспоминали лагерную жизнь и то тяжелое время.

Л. К.: — Наступили времена, когда уже не страшно было говорить о своем героическом прошлом?

З. П.: — Да, и я стала добиваться, чтобы меня официально признали участником антифашистского подполья. Но теперь оказалось, что по истечении многих лет подтверждения этому практически нет — ни в советских, ни в других архивах не сохранилось ничего, что указывало бы на связь с подпольем. Обратилась к председателю правления муромской общественной организации «Мемориал» Александру Васильевичу Маслову. В некоторых вопросах он мне помог…

P.S. В Муроме не забывают пожилую женщину. Её поздравили с юбилеем, вручили подарок…

Живых свидетелей войны осталось совсем немного. И каждый из них — герой, воевал ли он на фронте, трудился ли в тылу или, находясь в концентрационном лагере, делал всё возможное, чтобы внести свою лепту в долгожданную Победу.