Лихая година
Вот такое письмо принесла нам почта: «Здравствуйте, уважаемая редакция газеты „Владимирские ведомости“! Пишет вам Нечволод Виктор Данилович, житель Владимира, ветеран войны, военный врач. Направляю вам авторский рассказ, основанный на событиях из моей жизни в годы Великой Отечественной войны». Публикуем, Виктор Данилович. Спасибо вам — за честность, за память, за подвиг… Нечволодовка в 1942 году. Уже около пяти часов мы с братом сидим в болоте. Мне семь, Шурке — четыре года всего. Сюда нас в спешке привела баба Марина и приказала ждать ее прихода до ночи. — Подальше от берега, в камыши, чтоб не видно было. А сама незаметно скрылась в вишневых зарослях, так щедро цветших весной 1942 года. Тихо забулькала болотная вода — то Шурка опять опустился в глубь болота до носа и выдохнул в него. Пришлось быстро поднять брата за плечи и пересадить на соседнюю камышовую кочку. Шурка проснулся, вяло улыбнулся и опять уснул. Я подмял бывшую его кочку под себя, притоптал ее ногами и почувствовал себя совершенно обессиленным. Все куда-то исчезло с моих глаз — и камыши, и вербы вокруг болота, и хаты на взгорье. И только взгляд белокурого обер-лейтенанта пронзительно сверлил меня колючим лучом. Я встрепенулся в который раз от страшного облика и посмотрел на брата — он еще не тонул. Солнце медленно уходило за горизонт. Громадные вербы темнели. Заквакали лягушки. Мимо проплыла змея. Стал накрапывать дождь. Быстро наступала темнота. — Витя, ты где? — услышал я тихий голос бабы Марины. Она украдкой бегала по берегу и звала меня. Я отозвался. — Вылазьте! Я жду вас, — шепотом просила наша баба. И задрав подол, двинулась к нам, потом почти выбросила нас на берег. — К Феньке, к дочке, в Соляникивку отнесу вас! — на ходу тихо сказала баба Марина. Мы двинулись вдоль болота, сквозь заросли молодой лозы, по жгучей крапиве, удаляясь из нашего села в Соляникивку, глухую лесную деревню, чтобы там спрятаться от виселицы. В глубоком подвале тети Фени, куда нас забросила баба Марина, закрыв нас крышкой и набросав на подвал кучу сена, я начал вспоминать…Было мрачное утро. Моросил дождь. Мы стояли на площади перед управой бургомистра. Вокруг суетились полицаи. Подкатил броневик, за ним — машина с немцами. К нам подошел высокий немец-офицер в идеальном мундире. Похлопывая стеком по своим блестящим сапогам, всматривался в каждого из нас. На его молодом лице выражалась брезгливость. Приблизившись к юноше в пилотке красноармейца, офицер ткнул его в грудь стеком так, что измученный болезнями, исхудавший до костей красноармеец попятился, падая. Его поддержала стоявшая рядом наша сельский врач. Красноармейца тут же скрутили солдаты и грубо бросили в грузовик. Наша врач, девушка лет восемнадцати, обходила избы селян и просила для больного красноармейца какой-нибудь еды. Его оставили наши отступавшие войска как тяжелого и безнадежного. Но врач смогла его выходить. Он не умер ‑, но теперь-то его, наверное, убьют… Офицер подошел к врачу, спросил: — Узбек? — Nein. Нет, — ответила девушка. Немец улыбнулся. Он любовался девичьей красотой. Снова спросил: — Jude? Еврейка? Та ответила: — Ja! Да! Офицер побледнел. Он был в смятении. Но мозг, отравленный нацизмом, заставил его изречь: — Weg! Прочь! Врач ухватилась тонкими пальцами за мою ладонь и с силой сжала. Она прошептала: — Запомни и отомсти. И стань врачом!…Мне много лет. Но до сего часа я вижу, как грубо бросили немцы в кузов машины ее, нашего врача, как грузовик увез на смерть солдата и девушку…Фашист подошел ко мне. Долго смотрел в мои глаза, видимо, потому, что они были, как и у него — голубые. Перевел взгляд на мою русую кудрявую голову. Улыбнулся, что-то вспоминая. Посмотрел на брата Шурку. Вновь улыбнулся. Подозвал полицая, что-то сказал ему. С той же улыбкой посмотрел на бабу Марину. Увидев такие же голубые глаза и русую голову, приказал: — Повесить! Наша бабушка вскрикнула: — Лиха година, окаянный, за что?! А я больше ничего не видел и не слышал. Тело все дрожало от страха смерти. Ручьем катился холодный пот. А в голове, словно гвоздь, торчала мысль: как же так? за что я должен умереть?, а где же наш отец? где Бог, которому мы молились с бабой Мариной и утром, и вечером? почему они нас не спасают? Помню только слова бабушки: «Чуй, бургомистр чертов, я скажу немцам, что твой сын комсомолец в подпольщиках, як моих повисышь! А батько их, Данько, вернется, тэбэ повисэ»… Офицер со стеком ничего не понял, а бургомистр, дальний родственник бабы Марины, поспешно звал фашистов на завтрак в свою хату. Баба Марина приказала нам с братом бежать прятаться в болоте. И сама залезла на густую вербу, наблюдала за нами в болоте и за немцами, которые, напившись у бургомистра самогона, уехали в сторону Харькова…Прошли годы. Давно нет нашей бабушки Марины Николаевны. Умер и брат Александр. Прострадав всю жизнь от болей в суставах, застуженных в детстве в холодном нечволодовском болоте, он умер в расцвете лет от саркомы. Я же за 25 лет службы в армии от рядового поднялся до полковника — военного медика, боролся с болезнями наших воинов и на Дальнем Востоке, и в Венгрии, и в Африке. Я еще живу. Стараюсь сохранить здоровье. Бываю и в санаториях. Люблю военный — в Ялте. Этот чудесный уголок Земли прекрасен особенно в августе-сентябре — среди теплой солнечной погоды вдруг заштормит море. Высоченные волны забрасывают морскую воду на набережную. Но к концу дня море успокаивается. И тогда входят в голубую бухту многопалубные гиганты-теплоходы под флагами ближних и дальних государств. Звучит музыка. Туристы заполняют набережную. Иностранцы……Вот и эти двое. Они стоят у моря. Высокий седой старик и спутница. Опираются на свои трости, смотрятся немощными. Я прихватил два стула из летнего кафе и подал их старику и женщине: — Setsen Sie, bitte, садитесь пожалуйста. — Danke, спасибо, — ответил старик. Садясь на стул, пронизывающе глянув на меня своими голубыми арийскими глазами… Виктор Нечволод, военный пенсионер, полковник медицинской службы в отставке. г. Владимир.