Проза Чехова на владимирской сцене — инфернальный аккорд с нотами надежды
На премьере Владимирского театра драмы зрители аплодировали сразу двум юбилярам: Антону Павловичу и Николаю Анатольевичу.
Из-за пандемии коронавируса 160-летие Чехова, самого «литературного» драматурга и самого театрального писателя, было отмечено в 2020 году не столь масштабно, как можно было ожидать.
Однако спектакль по рассказу Антона Павловича «Скрипка Ротшильда» изначально стоял в репертуарном плане Владимирского областного академического театра драмы на 2020 год. Премьера выпала на первые дни декабря.
Новый спектакль зрители увидели накануне еще одного юбилея — 70-летия Народного артиста России, бесспорного мэтра владимирской сцены, председателя областного союза театральных деятелей, художественного руководителя театра-студии Николая Горохова. 4 декабря указом губернатора Владимирской области актер Николай Горохов награжден «Знаком великого князя Андрея Боголюбского», роль которого уже несколько лет он исполняет с неизменным успехом.
Правда, в премьерной постановке Владимира Кузнецова, ученика мастера Горохова, роль у Николая Анатольевича отнюдь не княжеская, он играет старого гробовщика из захолустья, что не мешает ему безраздельно царить на Малой сцене, превращая ее в площадку для большого искусства.
Нынешний непростой год был богат на литературные юбилеи. И какие имена:
Борис Пастернак, Александр Куприн, Иван Бунин, Александр Блок, Афанасий Фет, Сергей Есенин. 125-летие последнего наш театр также ознаменовал премьерой моноспектакля «Айседора, рожденная у моря».
Закончить экскурс по календарю замечательных дат стоит упоминанием о еще одном юбилее — уже будущего года. 4 ноября 2021 года состоялось первое театральное представление в новом здании областного театра драмы. Вот только праздник этот будет с горьким привкусом дыма — о трагедии, произошедшей летом нет смысла напоминать.
Но в зале Малой сцены о пожаре ничто не напоминает, а постановщики премьерного спектакля и исполнители смело обращаются с деревянными конструкциями и ворохами сухой стружки. Неожиданность и многообразие вариантов их использования как-то даже восполняют нехватку уникальных технических возможностей главной площадки театра, которая пострадала от пожара.
На афише главного театра Владимирской области спектакль «Скрипки Ротшильда» значится как «трагикомедия». Хотя поздняя проза Чехова — это драматические рассказы, в которых юмора, в общем-то, и нет, и сюжета как такового — тоже. В центре рассказов — невнятный герой, живущий скучно и неинтересно. А если он и задумывается о своей жизни по замыслу автора, то лишь для того, чтобы тот мог беспощадно резюмировать: зря ты, батенька, жил. Вспомните школьную программу: «Ионыч», «Человек в футляре», «Крыжовник». «Скрипка Рошильда» — рассказ недлинный, прочитать его не составит труда, потому и нет смысла пересказывать сюжетную фабулу.
Но для того чтобы заинтриговать и мотивировать к просмотру постановки, можно сказать, что спектакль оказался про COVID-19. И это притом, что с текстом классика постановщик обошелся максимально деликатно. Николай Горохов, Ариадна Брунер, Георгий Девятисильный и Вячеслав Леонтьев словно бы прочитали рассказа по ролям.
И это именно в тексте заболевшую, тяжело кашляющую Марфу, жену гробовщика Якова Иванова со странным прозвищем Бронза, а потом его самого, отказывается лечить замотанный фельдшер (Вячеслав Леонтьев). В обоих случаях предлагая снадобье, в пользу которого сам не верит.
«Инфлюэнца, а может и горячка. Теперь по городу тиф ходит. Что ж? Старушка пожила, слава богу. Сколько ей?»,— равнодушно бормочет фельдшер Максим Николаич, про которого все в городе говорили, что, хотя он и пьющий и дерется, но понимает больше доктора.
Речи же Бронзы о множественных убытках, подсчет им размеров упущенной выгоды, сожаления о недополученных дивидендах настолько актуальны, что невольно тянет посмотреть текст чеховского рассказа, чтобы убедиться — неужели таким провидцем был Антон Павлович, что за магические стекла были в его пенсне.
И еще загадка, как скупое повествование о незначительных людях Чехов мог делать таким музыкальным. Музыка Владимира Брусса в спектакле зачастую заменяет само действие, и, уж точно, усиливает каждую сцену. Первые минуты действия актеры вообще не говорят, все происходящее похоже на пантомиму в духе «Асисяя» — и так же понятно, ярко, атмосферно. Ты даже согласен, что это и будет пантомима, а странные деревянные предметы, с которыми актеры управляются виртуозно, восполняя немногословность, отвечают чеховской предметной детализации. Как пресловутое ружье со стены, что должно все-таки выстрелить.
В этом случае в роли ружья — скрипка. Пока еще Якова, а не Ротшильда. Который в данном случае вовсе не знаменитый банкир из одноименного дома, а рыжий тощий еврей, пахнущий чесноком — исполняющий его роль Георгий Девятисильный так и ходит по сцене то с головкой чеснока, то с луковицей.
Чехов заставил мастера похоронных дел играть на скрипке, причем так хорошо, что весь еврейский оркестр мог за пояс заткнуть, чтобы в финале инструмент, в отличие от разящего ружья, стал чем-то вроде елея, исцеляющего раны, дающего слабую надежду.
«Мысли об убытках донимали Якова особенно по ночам; он клал рядом с собой на постели скрипку и, когда всякая чепуха лезла в голову, трогал струны, скрипка в темноте издавала звук, и ему становилось легче», — вот зачем нужна была вещь, чтобы превращаться в чувство.
Коротки часовой спектакль без интриги, закрученного сюжета, невероятным образом предоставляет актерам безграничные возможности для самовыражения. А пространство Малой сцены исключает возможность незаметно схалтурить.
Николай Горохов, которому досталась и роль автора, поскольку четко выстроенных диалогов в рассказе нет, как смычок, извлекает из своей скрипки те ноты, которые точно передают настроения, страхи и мысли — даже мелкие, суетные и не особо приглядные.
Его жена, молчаливая сухая остроносая Марфа, какой ее нарисовал Чехов, стараниями Ариадны Бурнер превратилась в птицу или ее бестелесную тень, или в мелодию, какой она и была в жизни мужа, хотя он об этом и не догадался при жизни.
В очередной раз остается удивляться пластическим возможностям Ариадны и ее бесстрашию на сцене. Стать пыльно-серой старухой — и впрямь, тенью, позволить уложить себя в гроб и проводить с собой какие-то невероятные манипуляции, сохраняя на лице безмятежность ангела или юродивой — это завораживает.
Удивительно и то, как на сцене, а это и сам город «маленький, хуже деревни», и комната Бронзы «печь, двухспальную кровать, гробы, верстак и все хозяйство» — гармонично размещаются и даже перемещаются все четыре персонажа, каждый со своим жильем-скворечником. Сценография и костюмы Татьяны Видановой и универсальные, и точно датированные эпохой и даже географией.
Странную штуку выкинула пандемия с постановкой. Добавила такой пронзительной интонации, что иногда даже мучительно, особенно если эти страшные месяцы унесли родных и друзей. Даже ловишь себя на мысли, что в этом есть что-то кощунственное. Но не для того ли нас подвергают испытаниям, чтобы вернуть душе утраченное зрение? Вооружить ее тем пенсне, которое позволяло Антону Павловичу так верно видеть мир и нас в нем?
«Зачем вообще люди мешают жить друг другу? Ведь от этого какие убытки! Какие страшные убытки! Если бы не было ненависти и злобы, люди имели бы друг от друга громадную пользу», — говорит Николай Анатольевич, вернее его персонаж. И хочется плакать от того, какие точные слова, какая достоверная интонация у актера и у всего спектакля.