«Сгорали» заживо…30 лет чернобыльской трагедии

В ночь на 26 апреля 1986 года реактор и здание четвертого энергоблока сотрясли мощные взрывы. В атмосферу была выброшено колоссальное количество радиоактивных веществ… И хотя на ликвидации последствий катастрофы уже несколько дней работали тысячи людей, в том числе и наши земляки, власти придержали информацию до «после праздников»…

Благодаря подвигу ликвидаторов аварии вокруг 4-го энергоблока АЭС выросли стены саркофага… Чем пожертвовали герои за устранение последствий взбунтовавшегося «мирного атома», нам рассказал участник тех трагических событий — владимирец Иван КОРМЫШЕВ.

Мы ничего не боялись

Лариса Майорова, vlad.aif.ru: — Какой была ваша жизнь до Чернобыля?

Иван Кормышев: — Мне тогда было 24 года, я работал водителем в Стройуправлении. Несмотря на юный возраст, у меня уже была семья — любимая жена Аля и дочка Алёна (ей как раз исполнилось полтора годика в 1986 году). Так получилось, что свой 25-й день рождения я встретил в эпицентре заражения…

Л. М.: — Почему вас забрали на ликвидацию?

И. К.: -Я участвовал в ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС с 13 августа по 8 октября 1986 года. В августе пришла повестка из Владимирского военкомата как военнообязанному. Меня вызвали туда, но не сообщили для чего. Прихожу на следующий день, а нам, «новобранцам», говорят — ребята, собирайте вещички, завтра вы едете в Чернобыль. Больше ничего не сказали. Времени для раздумий не осталось… А вот родители моего друга постарались, «отмазали» его каким-то образом, были, видимо, влиятельные знакомые. Да и, в отличие от меня, ему повестка пришла за 2 недели до сборов, было время подсуетиться. Но от судьбы не уйдёшь, в октябре 1986 года друг разбился вместе со своими знакомыми, все молодые были — 24-25 лет. Я как раз в это время вернулся из Чернобыля…

Л. М.: — В чём заключалась ваша работа?

И. К.: — Я работал водителем «КамАЗа», вывозил заражённый грунт от 4-го энергоблока ЧАЭС в могильники (из всех ликвидаторов, не считая пожарных, которые тушили пожар сразу после взрыва, больше всего пострадали водители «КамАЗов»). Нам приходилось иногда по часу стоять в очереди на разгрузку. Привозил на АЭС плиты для реактора (до него оставалось всего 200 м), занимался дезактивацией технологических помещений в 3-м реакторе. (Особое мужество Кормышев проявил при расчистке двухметровой полосы у стены разрушенного 4-го энергоблока в условиях очень высокого уровня радиации. За это получил Орден Мужества — ред.).

Л. М.: — У вас была какая-то спецзащита?

И. К.: — Спецодежды не было. Если ехал в машине, то был в обычной военной форме. Каждый раз, когда ездили на АЭС, нам выдавали защитные маски. После каждой смены «заражённую» форму складывали в общую кучу, мылись и переодевались в «свою» одежду. Ходил слух: чтобы радиация не повлияла на организм, нужно выпить спирт. Но нам пить не разрешали.

Л. М.: — Страшно было смотреть на мёртвые города?

И. К.: — Мы жили в селе Ораное, до Чернобыля рукой подать. Когда ехал на АЭС, видел, как изменилась природа в зоне отчуждения — за 15 км до АЭС лес то жёлтый, то зелёный, за 10 км — жёлтый, опавший. Видно, что радиационный. Остаётся 5 км — вместо деревьев палки торчат. У меня комок к горлу подступал, когда подъезжал к станции… Бывал в Припяти. Красивый город. Издалека смотришь — народ ходит, а приглядишься — это солдаты-ликвидаторы. «Инновационный» город в одночасье стал мёртвым — пустые парки, чёрные глазницы окон многоэтажек, «Чёртово колесо», оранжевые лужи на асфальте, заброшенные школы и детсады… Жутко.

В 27 лет — инфаркт

Л. М.: — Вы знали, насколько опасна радиация?

И. К.: — Мы знали, что радиация — это опасно. Но тогда не было такой информации, как сейчас. Когда приехали в «зону отчуждения», нас, мальчишек, полковник выстроил в ряд и сказал — «Ну, что, ребята, за болезнями приехали?». Неприятно было… В 25 лет мы особо не думали о страшных последствиях радиации, враг-то невидимый. Думал, что радиация отразится на здоровье в 40-45 лет, ждать долго. А она через 2 года проявилась, здоровье очень сильно пошатнулось. «Наверху» партийные чиновники прекрасно знали, чем АЭС грозит ликвидаторам. Когда я приехал в Чернобыль, прошло 4 месяца после аварии, люди с опаской относились к «мирным атомам». А вот первые ликвидаторы получили немыслимую дозу облучения, особенно вертолётчики, которые тушили реактор. Многие думают, что у ликвидаторов был выбор — ехать или нет. Куда бы я делся, если повестка пришла? Даже если сейчас тебя призовут, то куда ты денешься, если ты мужчина и военнообязанный.

Л. М.: — Что случилось со здоровьем?

И. К.: — Здоровье стало ухудшаться спустя 2 года после событий на АЭС. До Чернобыля у меня вообще не было медицинской карточки. Я в больницу-то никогда не обращался. Серьёзные заболевания стали для меня неожиданностью. В 27 лет — инфаркт, это было чем-то невообразимым. После инфаркта мне давали III группу инвалидности, но я отказался. Мне было всего 27 лет, а инвалидность предусматривала, что я больше не смогу работать. А мне как раз предложили работу. В 29 лет у меня случился инсульт… Мне сразу сказали: «Тебе I группа инвалидности обеспечена, хочешь ты этого или нет». После инсульта я не ходил, речь была, разговаривал. Спустя долгое время я восстановился, но рука так и осталась парализованной. Ой, сколько после этого разных болезней и больниц было — ужас. В 31 год я лишился ноги. В 2001 году мне ампутировали вторую ногу. Государство не обидело: дали хорошую квартиру, машину для инвалидов с ручным управлением. Но лучше всего этого не иметь, а иметь здоровье, но его уже не вернёшь.

Л. М.: — Врачи связывали ваши болезни с работой на АЭС?

И. К.: — Врачи никак не хотели связывать болезни с Чернобылем. Говорили — генетика. Когда у меня случился инфаркт, моя жена Аля в журнале «Здоровье» прочитала, что это заболевание 70-летних пожилых людей. Я думал — как же так, пожилые, а мне ведь всего 27 лет! Спрашивал врачей — «А мог ли Чернобыль как-то повлиять на здоровье?» — «Да вы что! Нет! Это у вас, наверное, наследственность такая!»

Фатальное наказание

Л. М.: — Сколько нужно было отработать, чтобы уехать домой?

И. К.: — Нужно было набрать до 25 рентген. Мы находились в 30-километровой зоне отчуждения, и это не считалось, что мы получаем дозу радиации, т.е. не ставили рентгены, когда мы приезжали на АЭС (выгружали-загружали груз) — тоже рентгены не засчитывали. Рентгены засчитывали только тогда, когда мы работали в опасной зоне — непосредственно на самой АЭС. Как набирались рентгены: отвозишь плиты на машине — 1,5 рентгена ставили, забираешь — ещё 1,5 рентгена. Если работаешь у самого реактора, например, срезаешь грунт — ставили больше. Парни думали: «Скорее бы схватить эти рентгены и домой уехать». Ребята работали месяц, а я целых два! Представляете, сколько рентгенов я получил сверх годовой нормы? Лишним месяцем меня наказал ротный капитан! Я до сих пор не могу понять, как можно наказывать такими методами. Могли бы, в конце концов, рублём наказать.

Л. М.: — За что вас наказали?

И. К.: — Я был старшим в группе, контролировал караван из пяти машин. Как-то раз одна машина отстала, что-то у неё сломалось. И вместо 5 машин в пункт назначения пришло лишь четыре. Естественно, мне за это влетело. И капитан сказал: «Ты у меня здесь сидеть будешь до белых мух». И перестал меня пускать работать на реактор, на АЭС. А если на станцию не едешь, то тебе рентгены не засчитывают. Если ты не наберёшь 23 рентгена, то ты будешь сидеть в зоне отчуждения до тех пор, пока не умрёшь, никто тебя домой не отпустит. Плюс, если ты в 30-километровой зоне находишься, это не значит, что ты не облучаешься. Наказавший меня капитан набрал 23 рентгена и уехал. И вся группа, с которой я приехал, уехала. А я остался добирать. Пришёл новый майор и спрашивает: «А что ты тут делаешь второй месяц?». — «Ну, вот, меня так наказали». Он как закричит: «Быстро, немедленно поезжай на станцию, набирай рентгены, чтобы поскорее домой уехать». Поехал на АЭС, стал заниматься дезактивацией технологических помещений… Потом вернулся домой, родители и жена рады были. Вернулся — и слава богу!