Путевые впечатления молодого славянофила

Сегодня читаем «Тарантас» Владимира Соллогуба. Конечно, многие еще со школьной скамьи помнят «курицу с рысью» в меню местного трактира и «чиновников с перьями за ушами», выглядывавших из окон присутственных мест. Но сегодня речь пойдет не об этих популярных образах, а о впечатлениях от Владимира главного героя книги — Ивана Васильевича, которые спустя 175 лет (если считать с первой публикации «Тарантаса») вдруг стали, на удивление, актуальны. Напомним, жанр главного своего сочинения сам автор определил как «путевые впечатления». А получил их он, судя по всему, во время совместного путешествия по российской провинции с художником Григорием Гагариным, за племянника которого позже выдал одну из своих дочерей. Впрочем, и по долгу службы в министерстве внутренних дел насмотрелся он немало. «Вот моя жизнь… большая дорога, по которой часто приходится ездить в тележке», — писал он в этот период в письме другу. Итак, Иван Васильевич — молодой славянофил, вернувшийся из длительного турне по Европе, где «отчизнолюбие загорелось в нем бурным пламенем», решает познакомиться с бытом и нравами русского народа поближе и пускается в путешествие из Москвы в Казань в компании соседа, 50-летнего казанского помещика Василия Ивановича. Едут они в тарантасе. Уже предвкушение встречи с Владимиром романтика Ивана Васильевича и прагматика Василия Ивановича рисует нам картину двоякую. — Столица древней Руси. — Порядочный трактир. — Золотые ворота. — Только дорого дерут. Впрочем, ожидания обманут и того, и другого. Обед будет смешной пародией на французскую кухню, а гостиничный номер — комнатой без кроватей. «- Я думаю, какая для меня в том польза, что здесь потолок исписан разными цветочками, персиками и амурами, а на стенах большие уродливые зеркала, в которые никогда никому глядеться не хотелось. Гостиница, кажется, для приезжающих, а о приезжающих никто не заботится. Не лучше ли бы, например, иметь просто чистую комнату без малейшей претензии на грязное щегольство, но где была бы теплая кровать с хорошим бельем и без тараканов; не лучше ли бы было иметь здоровый, чистый, хотя нехитрый русский стол, чем подавать соусы патиша, потчевать полушампанским и укладывать людей на сено, да еще с кошками? — Правда ваша, — сказал Василий Иванович. — По-моему, хороший постоялый двор лучше всех этих трактиров на немецкий манер». Русская старина для Ивана Васильевича тоже осталась непостижимой. «Прежде всего он отправился в книжную лавку и, полагая, что у нас, как за границей, ученость продается задешево, потребовал «указателя городских древностей и достопримечательностей». На такое требование книгопродавец предложил ему новый перевод «Монфермельской молочницы», сочинение Поль де Кока, важнейшую, по его словам, книгу, а если не угодно, так «Пещеру разбойников», «Кровавое привидение» и прочие ужасы новейшей русской словесности. Не удовлетворенный таким заменом, Иван Васильевич потребовал по крайней мере «Виды губернского города». На это книгопродавец отвечал, что виды у него точно есть, и что он их дешево уступит, и что ими останутся довольны, но только они изображают не Владимир, а Царьград. Иван Васильевич пожал плечами и вышел из лавки». В отсутствие путеводителя Ивану Васильевичу не удалось погрузиться в атмосферу древней столицы. Так и промаялся он среди наших белокаменных памятников. «Бедный Иван Васильевич пошел осматривать город без руководства и невольно изумился своему глубокому невежеству. Даром что он читал некогда историю, но он ничего твердого и определительного удержать из нее не мог. В голове его был какой-то туманный хаос — имена без образов, образы без цвета. Он припомнил и Мономаха, и Всеволода, и Боголюбского, и Александра Невского, и удельное время, и набеги татар, но припомнил, как школьник твердит свой урок. Как они тут жили? Что тут делалось? Кто может это теперь рассказать? Иван Васильевич осмотрел Золотые ворота с белыми стенами и зеленой крышкой, постоял у них, поглядел на них, потом опять постоял да поглядел и пошел далее. Золотые ворота ему ничего не сказали. Потом он пошел в церкви, сперва к Дмитриевской, где подивился необъяснимым иероглифам, потом в собор, помолился усердно, поклонился праху князей…, но могилы остались для него закрыты и немы». Понаблюдав за местными жителями — теми самыми чиновниками с перьями, дамами с зонтиками и господами в круглых шляпах, крикливыми торговцами в гостином дворе, — Иван Васильевич сделал грустный для себя вывод: «где нравы изменяются и отрезывают историю на две половины, прошедшее не составляет народных воспоминаний, а служит лишь загадкой для ученых». Погруженный в размышления о том, что русская старина «не помещается в книжонке» и «не продается за двугривенный», Иван Васильевич отправляется на бульвар и задумчиво вглядывается в даль, «неопределенную и туманную, как судьба народов». Тут он встречает однокашника, который рисует ему социальный портрет губернского города. «В каждом губернском городе есть губернатор. Не все губернаторы одинаковы: перед иным бегают квартальные, суетятся секретари, кланяются купцы и мещане, а дворяне дуются с некоторым страхом. Куда он ни явится, является шампанское, вино, любимое в губерниях, и все пьют с поклонами за многолетие отца губернии… — Это дело обыкновенное, — заметил Иван Васильевич. — Постой! Кроме губернатора, почти в каждом губернском городе есть и губернаторша. Губернаторша — лицо довольно странное. Она обыкновенно образована столичной жизнью и избалована губернским низкопоклонством. В первое время она приветлива и учтива; потом ей надоедают беспрерывные сплетни; она привыкает к угождениям и начинает их требовать. Тогда она окружает себя голодными дворянками, ссорится с вице-губернаторшей, хвастает Петербургом, презрительно относится о своем губернском круге и наконец навлекает на себя общее негодование до самого дня ее отъезда, в каковой день все забывается, все прощается, и ее провожают со слезами». Приятель Ивана Васильевича дает характеристики всему владимирскому обществу, которое, по его наблюдениям, типично для любого губернского города России. Прокурор, по его словам, — «почти всегда человек холостой и завидный жених». Дворянский предводитель любит собак, помещики — обыкновенно «скупые или промотавшиеся». У многочисленного чиновного сословия вообще особый уклад жизни — «жены ссорятся между собой на словах, а мужья на бумаге». Барышень во Владимире много, поэтому убежденному холостяку лучше сюда не соваться, предупреждает Ивана Васильевича товарищ, — насильно женят. «Образ жизни довольно скучный. Размен церемонных визитов. Сплетни, карты, карты, сплетни… Иногда встречаешь доброе, радушное семейство, но чаще наталкиваешься на карикатурные ужимки, будто бы подражающие какому-то небывалому большому свету. Общих удовольствий почти нет. Зимой назначаются балы в собрании, но по какому-то странному жеманству на эти балы мало ездят, потому что никто не хочет приехать первым». В течение всего пути Иван Васильевич анализирует впечатления не только от Владимира, но еще от Нижнего Новгорода и Казани, уездных и заштатных городов, от визита в цыганский табор, многочисленных встреч, много размышляет о судьбе России. И в конце концов снится ему сон, в котором тарантас превращается в птицу и несет его над преобразившейся родиной. И видит Иван Васильевич уютные чистые города (среди которых, вероятно, и Владимир), где нет нигде заборов вместо домов, разбитых стекол, развалин, растрескавшихся стен и грязных лавочек. Напротив, дома весело сияют чистотой, окна блестят, как зеркала, а фасады имеют «славянскую, народную, оригинальную наружность». И вот уж явно про Владимир: «Огромные гостиницы манили путешественников в свои чистые покои, а над золотыми куполами звучные колокола гудели благословением над братской семьей православных». А далее Иван Васильевич встречает знакомого, который прежде предпочитал жить за границей, а теперь путешествует по России — У нас есть свой запад, свой восток, свой юг и свой север… Коли любишь путешествовать… так и тут своего во всю жизнь не объедешь, — произносит он весьма распространенную в наши дни фразу. И только Иван Васильевич, глядя на эту идиллию, утвердился в мысли, что есть на земле счастье, как тарантас перевернулся.